неодобрительно сначала отнеслась к их визитам: «Это, по-моему, напрасно – похоже, что она хочет играть роль в политике» (3 ноября). Но и с этим приходилось мириться, ибо «наш Друг» желал, чтобы Аня «жила исключительно для нас и для таких вещей» (т.е. была бы посредствующей инстанцией). Так «умственно ограниченная» Аня (характеристика следователя Чр. Сл. Ком.) входит в политику, являясь, по выражению Протопопова, простым «фонографом» Распутина. Была ли она «упряма и хитра» и бежала ли по «окольным тропинкам», как думает Гиппиус, или была она натурой «бескорыстной», как изобразил ее следователь Руднев? Вероятно, ни то, ни другое – ни злостная «интриганка», ни наивное, бесхарактерное, общительное существо – святоша, крестившаяся перед «каждой дверью». Передавая все «глупые сплетни», которые стекались в «маленький домик» («не позволяй Ане надоедать тебе глупыми сплетнями – это не принесет никакой пользы ни тебе самой, ни другим», – писал Царь 8 сент. 1916 г.»), и не очень в них разбираясь, Вырубова выполняла как бы свое высшее назначение: и «она от Бога», – сказал «Друг» (сент. 1916 г.).
«Политика» увлекла и связала обеих женщин, столь разных по уму (словами «духовная нищета» определил Жильяр Соколову интеллект бывшей фрейлины) и характеру, но в одинаковой степени экзальтированных и истеричных, неразрывными узами: А. Ф. в политике начинает как бы отождествлять себя с Вырубовой и в письмах, начиная уже с января 1916 г., говорит всегда «мы». Впоследствии облик «страдалицы», в котором представлялась Вырубова, обвеял особым мистическим нимбом эти житейские отношения.
2. «Русский Ракомболь»
Среди агентов «придворного кружка» на первом плане должен быть поставлен матерый шантажист и специалист по политическому сыску, выдвинувшийся еще во время либерального премьерства Витте, Манасевич-Мануйлов486, на чиновничьем формуляре которого, в конце концов, красовалась лаконическая, но сильная резолюция Столыпина: «пора этого мерзавца сократить». Пришлось российскому Ракомболю изменить карьеру и правительственную службу променять на вольную литературу. Он выплыл на политической сцене во время войны, когда был командирован «Новым Временем» за границу, объездил «все страны» и имел возможность в силу прежних связей вести контрразведывательную борьбу с военным шпионажем. Вершиной его влияния был момент, когда он при Штюрмере занял довольно двусмысленный пост. Манасевич никогда не был «секретарем» при новом премьере – он сам себя так называл для большего авторитета: он выполнял лишь особые «секретные обязанности» при председателе Совета министров. В Чр. Сл. Ком. вызывал большое негодование тот факт, что на обязанности премьера лежало охранение неприкосновенности частной личности «нашего Друга». Министры, конечно, сознавали всю ненормальность такого положения: «Вы не были министром, – говорил Макаров Завадскому, – и потому не могли испытывать такую ненависть, как я и все те министры, которые не хотели ему кланяться». Но «миф» был реальностью, с которой приходилось считаться и изменить которую было не в силах министров. Штюрмер не без основания указывал в Комиссии, что подобные функции охранения могли быть поручены только особым, «подходящим для таких занятий людям, к числу которых принадлежал наторенный в сыске “русский Ракомболь”». Манасевич был не столько креатурой Штюрмера, сколько агентом Белецкого. «Мне его назначили, не я его избрал», – говорил Штюрмер, не раз пытавшийся даже избавиться от своего секретаря (так он говорил Волконскому). Нет потому ничего удивительного, что инспирируемый из салона ген. Богдановича ктитора Исакиевского собора, прежний обличитель «старца» на столбцах «Нов. Вр.» легко «втерся» в бадмаевский кружок, превратившийся из центра собирания сведений против «распутного Гришки» и поддержки изобличений «святого черта» неистовым иеромонахом Иллиодором и его покровителем еп. Гермогеном в центр поклонения «Григорию Ефимовичу».
Приставленный к «Другу», Манасевич сразу приобрел большое значение, в силу чего и попал на почетное место члена «придворной партии» в думской речи Милюкова. «Что меня еще укрепило в мыслях, что есть что-то таинственное в способе сношений с германцами, – показывал Милюков в Чр. Сл. Ком., – это прошлое Манасевича-Мануйлова, о котором мне сообщил Извольский» (бывший мин. ин. д.). Дело, припомним, шло о попытке германского посла в Петербурге гр. Пурталеса подкупить до войны одного из сотрудников «Нов. Времени». «При этом указывалась довольно солидная цифра, кажется 800 000, которая была дана в распоряжение Пурталеса для этого подкупа. Посредником при этой операции взялся быть Манасевич, который и сделал это предложение. Мне говорили, что он сделал это предложение Пиленко, который резко отказался и прогнал его. Он об этом факте высказался уклончиво, но так как я имел сведения от Извольского, а Извольский сослался на Пурталеса, то это для меня было несомненным фактом, который давал мне возможность на это сослаться, характеризуя Манасевича». Неясный инцидент, о котором «уклончиво» высказывался видный сотрудник «Нов. Времени» проф. Пиленко, может быть, приобретает и несколько иное освещение, если принять во внимание, что это было тогда, когда «Нов. Вр.» занимало германофильскую позицию и пером Меньшикова ожидало от Германии услуги в виде освобождения мира от морской гегемонии Англии.
Много утекло воды за время войны – флюгер «Нов. Вр.» повернулся в противоположную сторону. Это было бы естественно, если бы газеты (за родительницей шли и ее дети – всякого рода «Маленькие Газеты») в своем германофобстве и «патриотической» подозрительности не доходили до геркулесовых столбов. Только в силу этой «тенденции» статьи суворинского органа так раздражали А. Ф. и в письме 19 декабря 15 г. она высказывала сожаление, что из-за Барка, не давшего своевременно деньги, не осуществился хвостовский проект «частичного подкупа “Нов. Вр.”» и что «в результате газету подкупают Гучков с евреями, Рубинштейном и т.д.». Проект правительственного «подкупа» не был оставлен – точнее, предполагалось «скупить большинство акций», и Белецким были поведены соответствующие переговоры с дочерью Суворина, «акции которой были на невыгодных для нее условиях запроданы Русско-Французскому банку». Рубинштейн, представлявший Русско-Французский банк, пошел на уступку акций «даже с некоторым для себя уроном», но сделка не была закончена в силу ухода Белецкого. Дело «в свои руки взял» Штюрмер в связи с планом подготовки правительства к выборам в Думу487.
Для шантажных наклонностей «Маски» (псевдоним Манасевича в «Нов. Вр.»), состоявшего в закулисных сношениях с Рубинштейном и получавшего от него ежемесячное «жалование» в 500 руб. за осведомление по внутренним делам газеты, при исключительной «предприимчивости в смысле добывания денежных средств»488, открывалось широкое поле для деятельности вне какого-либо отношения к вопросу о международной ориентации. «Русский Ракомболь» был также
