На это обвинение коммунисты могут возразить, что репрессивные черты их режимов во многом являются ответом на необходимость создания собственной промышленной базы в невероятно краткие сроки и во враждебном окружении алчных капиталистов. Я не думаю, что на это получится переложить ответственность за то, что в действительности произошло. Размах и глубина сталинских репрессий и террора были слишком чрезмерными, чтобы им можно было найти объяснение, не говоря уже об оправдании, воспользовавшись представлением о революционной необходимости. Во многих отношениях сталинский террор скорее мешал, чем помогал в достижении революционных целей, как, например, в случае децимации офицерского корпуса накануне Второй мировой войны, а также в том, как сталинское правление порождало смесь хаоса и каменной твердости во всей советской административной структуре, включая промышленные секторы. Но также бесполезно сваливать всю вину на Сталина. Отвратительная сторона сталинской эпохи имела институциональные корни. Коммунизм как набор идей и институций не может избежать ответственности за сталинизм. В целом одной из наиболее отталкивающих черт революционной диктатуры явилось применение террора против простых людей, которые были в не меньшей степени жертвами старого режима, чем сами революционеры, а нередко – даже в большей.
Выдвигается также аргумент, что со времени коммунистических революций прошло слишком мало времени, чтобы надлежащим образом судить о них: освобождающие последствия прежних революций стали очевидными спустя долгое время. Ни этот аргумент, ни предшествующий, согласно которому кошмары коммунизма вызваны необходимостью защиты от кошмаров капитализма, невозможно с легкостью отбросить. Тем не менее есть основания полагать, что в них проявляется значительная доля наивности по отношению к прошлому и будущему. Они наивны по отношению к прошлому, поскольку каждое правительство оправдывает свои репрессивные меры защитой от врагов: как только враг отступит, все подданные заживут счастливо. В каком-то смысле все правящие элиты, даже когда они сражаются между собой, втайне заинтересованы в существовании своих оппонентов. Эти аргументы наивны и по отношению к будущему, поскольку не обращают внимания на то, в какой мере искажения революции порождают тайные устремления к господству. Вместе с тем апология коммунизма требует акта веры в будущее, что предполагает в существенной мере отказ от критической рациональности.
Вместо этого я настаиваю на том, что как западный либерализм, так и коммунизм (особенно в русском варианте) демонстрируют множество симптомов исторического устаревания. В качестве успешных доктрин они начали превращаться в идеологии, которые оправдывают и скрывают многочисленные формы угнетения. Не нужно специально оговаривать, что между этими системами существуют огромные различия. Коммунистические репрессии были и остаются в основном направленными против собственного населения. Репрессии, осуществляемые либеральным обществом, как в эпоху раннего империализма, так и сегодня в вооруженной борьбе против революционных движений в отдаленных регионах мира, оказываются направленными вовне, против других. Тем не менее эта общая черта репрессивных практик, замаскированная речами о свободе, возможно, является самой значимой. Поскольку это так, задача честного мыслителя состоит в том, чтобы освободиться от предрассудков обоих видов и вскрыть причины репрессивных тенденций в обеих системах в надежде на их преодоление. Можно ли их в действительности преодолеть, в высшей степени сомнительно. Поскольку могущественные и тайные интересы противостоят изменениям, ведущим к установлению менее репрессивного мирового порядка, ни одна концепция свободного общества не может отказаться от какого-то представления о революционном принуждении. Однако это крайняя необходимость, последний резерв политического действия, рациональное оправдание которого слишком меняется в зависимости от времени и места, чтобы можно было отважиться здесь на какую-то попытку его рассмотрения. Никто не знает наверняка, останется ли древняя мечта западной цивилизации о свободном и рациональном обществе всего лишь химерой. Но если человеку будущего когда-либо и суждено освободиться от оков настоящего, ему придется изучить те силы, которые их выковали.
Приложение. Замечание о статистике и консервативной историографии
Каждый, кто обращается к сочинениям других ученых как в поисках общей ориентации, так и за сведениями по конкретным проблемам, рано или поздно сталкивается с конфликтом поколений не менее острым, чем в знаменитом романе Тургенева. Консервативные и радикальные интерпретации одного и того же набора событий сменяют друг друга с регулярной последовательностью. Благодаря этому конфликту достигается определенный прогресс в историческом понимании, как может убедиться всякий, взглянув для начала, например, в сочинения Тэна или Мишле, а затем практически в любое стандартное современное описание Французской революции. Такова человеческая природа, и, вероятно, знание о мире людей не может прирастать по-другому.
Но на этом пути случается множество потерь и неудач, которые препятствуют кумулятивному пониманию прошлого. Одна из неудач вызвана тенденцией к некритическому принятию представления о том, что нынешнему поколению удалось более или менее навсегда разрешить некоторые вопросы. Свойственна ли эта тенденция в долгосрочной перспективе как сторонникам левых, так и правых политических взглядов, не совсем ясно. Мне несколько больше известно о положении дел в правой части политического спектра, чем в левой, причем по двум причинам. Одна отчасти случайна. Эта книга была написана в период, когда политический климат был консервативным, а в научной среде господствовали сильные ревизионистские течения против прежних исследований, которые могли бы внушить опасения по поводу нашего собственного общества. К моменту завершения работы над этой книгой уже давала о себе знать реакция против этого течения. Другая причина проще: предрассудки левых доктринеров нередко до смешного примитивны. Ни у кого нет особых проблем в том, чтобы распознать их.
По этой причине последующие замечания посвящены в основном одной из разновидностей консервативных предрассудков. Их цель – уберечь любознательного дилетанта или начинающего профессионала от некоторых крайних вариантов консервативного ревизионизма, т. е. от взглядов, суть которых в том, что практические количественные расчеты современной науки «разрушили» все прежние интерпретации и что приверженность к каким-либо их сколько-нибудь существенным аспектам оказывается не более чем «утверждением религиозного мифа», – такого рода оценки встречаются чаще в устных беседах, чем в печатной форме, поскольку печатная публикация заставляет авторов вернуться к более безопасной умеренной позиции. Внимательный взгляд на статистические данные, на которых основывается эта критика, указывает – в некоторых важных случаях, которые рассматриваются ниже, – на то, что статистика на самом деле подтверждает прежние теории. После технического анализа я представлю некоторые размышления об общей направленности этих аргументов. Но для начала я хотел бы прояснить общий смысл моих замечаний. Хотя у меня нет специальной подготовки по статистике, мне все-таки досаждает ненависть ко всему техническому, которая отвергает с порога любые подсчеты. Было бы несправедливо называть это искажение гуманистической ментальности луддизмом, поскольку луддиты все-таки вели себя умнее. Однако это приложение не стоит воспринимать и в качестве непрямого выпада против любого консервативного ревизионизма. Все, кому знакома отчасти литература, на которой основана эта книга, увидят сходство между некоторыми аргументами у меня и в выдающихся сочинениях ревизионистов. Наконец, те ученые, чьи труды рассматриваются ниже, не выказывают самодовольства, которое царит среди тех, кто делает ненадежные умозаключения частью профессионального консенсуса, причем при изучении человека – самого главного разрушителя всех мнений.
