Непонятно, что это было – то ли упрёк «благодарным потомкам», что довели до разрушения храм, построенный в честь великого полководца, и забросили, оставили без должного ухода памятник ему же, то ли похвала человеку, всю жизнь посвятившему защите Отечества и не требовавшего взамен ничего, даже посмертного восхваления.
– Вот так-так… – помолчав скорбно, горько произнёс молодой, – один из самых блистательных полководцев, шестьдесят сражений и ни одного проигранного, пятьдесят лет отдано армии, а получил в награду смерть в опале и забвении, и всё, что заслужил от потомков, – старый облезлый памятник и разрушающийся собор…
– Ну, не всё так плохо, как может показаться на первый взгляд, – возразил старший, – его помнят, его любят…
– Ты называешь ЭТО любовью? – младший кивнул на скромную композицию, маленькую бронзовую фигуру, ограждённую четырьмя наполовину врытыми в землю старинными пушками, соединёнными цепями, и прикованным к ним якорем.
– Не так уж он и плох! Ты посмотри на него. Словно живой! Так и кажется, что сейчас заговорит. Талантлив, талантлив скульптор, спору нет… А сколько ты видел памятников, поставленных дважды, за одну и ту же победу? Тем более в России. Это какая же должна быть заслуга, чтобы память о ней была настолько велика?
– Что значит дважды? И потом – сейчас здесь не Россия.
– Два памятника! Первый в честь пятидесятилетия победы на Кинбурнской косе, второй – вот этот, в честь стодвадцатилетия той же самой победы. Когда ставили – была Россия.
– Почему же здесь? В Очакове, а не на Кинбурне, и куда делся первый? – заинтересовался младший. Мужчины отошли от памятника и присели на невысоком парапете, ограждавшем площадку с композицией от обрывистой кручи, густо поросшей травой.
– В Крымскую войну, в тысяча восемьсот пятьдесят четвёртом году, англичане подступили к Кинбурнской крепости, которая к тому времени уже настолько обветшала, что её комендант предпочёл сдаться без боя. Загребущие британцы в качестве трофея и умыкнули первый памятник – бюст Суворова вместе с турецкими пушками, которые служили памятнику оградой. Но благодарные потомки восстановили историческую справедливость и в тысяча девятьсот седьмом году поставили вот этот памятник, который ты забраковал.
– Но почему здесь, а не на том берегу? – продолжал упорствовать молодой. – Логичней было бы.
– Может, и логично. Да не практично. Через сто двадцать лет после сражения на том месте уже была не крепость, а болото, сплошь поросшее камышом. Всё течёт, всё изменяется, нам ли не знать… – вздохнул старший. – А ты говоришь, забыли. Мне, например, этот памятник нравится куда больше, чем множество других, вычурных и помпезных. Да и видать ему отсюда всё как на ладони! А храм восстановят, обязательно. Я верю. И ты верь. Нам ли не верить…
В день празднования Покрова первого октября тысяча семьсот восемьдесят седьмого года, во время божественной литургии, на которой находились Суворов и офицеры, шестьсот турецких орудий начали артподготовку. В августе турецкая флотилия из двадцати пяти кораблей расположилась под стенами Очакова, чтобы поддерживать морской десант, направленный на уничтожение Кинбурнской крепости, которая, несмотря на невзрачность, заслоняла вражескому флоту вход в Днепровский лиман, подобно воротам закрывая Херсон от нападения турок. Под звуки канонады сотни десантных лодок направились к косе. Суворов, несмотря на полученное донесение, не остановил богослужения. По рядам офицеров прокатился ропот. Офицеры недоумевали, зачем главнокомандующий позволяет врагам высадиться, окопаться и закрепиться на плацдарме?
Соотношение сил было явно не в пользу русских. Против пяти тысяч отборных турков-головорезов они могли выставить только тысячу семьсот штыков и сабель. Прекрасно ведая об этом, полководец богослужение не остановил… Но ведь недаром Суворов говорил, что воевать надобно не числом, а уменьем.
В планы Александра Васильевича входило не отбить десант, а уничтожить его, заманив в ловушку!
Во время первой атаки турки приблизились к крепости на расстояние не более двухсот шагов. Но наверняка в их сердцах уже поселилась радость от предвкушения победы. Загремели барабаны. Развернулись знамёна, и ветер трепал зелёные полотнища. Дико завыли дервиши-бекташи, призывая к бою.
Но именно в этот момент литургия закончилась, и Суворов, едва переступив порог походной церкви, взмахнул выхваченной шпагой – словно выпустил на волю молнию! Вслед за этим ударил гром – с крепостных батарей грянул залп такой мощи, что бывалые солдаты открыли рты, чтобы не полопались в ушах перепонки.
С криками и молодецким посвистом слева на турок ринулись козаки полковника Иловайского, а справа – Орловский пехотный полк без единого выстрела бросился в штыковую атаку. В смертную атаку. «Пуля – дура, штык – молодец», – так говорил Суворов. Его не посрамили верные ученики – первые ряды турков были изрублены и переколоты. Но и доблестные солдаты Орловского полка остались лежать в обнимку с врагами.
Смерть примиряет всех…
Следующая атака дважды могла стоить генералу Суворову жизни. И дважды он обманул примирительницу. Вернее, как и следовало ожидать от великого полководца, – он её победил, но «был от смерти на полногтя», как позднее сам же написал.
Два батальона Козловского полка бросились в бой…
Суворов успел почувствовать сильный удар, лошадь под ним рухнула как подкошенная – пушечное ядро снесло ей голову. Чёрная тень накрыла генерала, он только успел заметить, что над его головой блеснули две молнии – длинная и короткая: ятаган янычара наткнулся на вовремя подставленный штык гренадёра.
«Как зовут тебя, спаситель?» – осведомился Суворов, пока ему спешно седлали нового коня. Гренадёр белозубо улыбнулся и отрапортовал: «Степан Новиков, ваше превосходительство!»
Вспрыгнув на коня, Суворов не успел оглядеться, как бок ожгло, словно тысяча ос вонзила свои раскалённые жала… Рядом разорвалось ядро, и заряд картечи нашёл свою жертву. Гренадёр Степан, не успевший сделать и полшага в сторону, метнулся к генералу, падающему с коня, и секундой позже их обоих накрыл толстый слой песка от взрыва ядра.
Небольшая заминка, не перешедшая в панику благодаря другому солдату. Немолодой ветеран бросился к куче, под которой покоились генерал и гренадёр. Голыми руками он принялся раскапывать песок, последовавшие его примеру воины вскоре откопали Новикова и Суворова, подмятого бравым защитником. Генерал, хоть был и ранен, но находился в сознании и быстро стал отдавать приказы. Солдаты получили передышку, но и десант турков, изрядно потрёпанный, вернулся в свои окопы.
До самого вечера Новиков и его старший приятель не отходили далеко от Суворова. Обессиленные турки устраивались на ночной отдых. Но они не знали Суворова, недооценили его смелость и волю к победе. Незадолго до полуночи русские, согласно приказу генерала, начали наступление, сбросив турков в воду и добив из пушек.
Но от пули, догнавшей Суворова, не успел главнокомандующего спасти даже верный Новиков, хранитель генерала. Первая пуля свалила гренадёра, а вторая ранила генерала навылет…
