Через сутки веселого комсорга не стало — он скончался в реанимационном отделении госпиталя. Замполиту ДШБ пришлось изменить своему слову — он все-таки появился в госпитале, но с одной-единственной целью: выполнить медицинскую формальность — опознать труп подчиненного. Олегу недавно исполнилось двадцать три, несколько месяцев назад в далеком заполярном Мурманске у него родился первенец. До вывода бригады оставалось меньше месяца…
— Прикинь, капитан, — сказал в дрезину пьяный патологоанатом в белом халате, надетом прямо на голое тело, — если б твой прапор молчал, когда рвануло, то, возможно, и был бы у него шанс. Передние зубы у человека чрезвычайно крепкие, и осколок, врезавшись в них, обязательно утратил бы большую часть силы…
Выйдя из госпитального морга, Хантер направился в их с Галей бывшую «цитадель», уже ободранную и разграбленную. Ключи ему дала старшая сестра, заменившая Афродиту. Эсмы в госпитале не было — она улетела в Ташкент, получив слепое осколочное ранение в щеку. А сам Южный госпиталь уже навеки прекращал свое существование — вскоре ему предстояло эвакуироваться по воздушному мосту в Союз.
Заперев дверь и тяжело опустившись на сдвинутые кровати, служившие основой их с Галей ложа, капитан впервые за время пребывания в Афгане расплакался, как ребенок. Он плакал от отчаяния, от нелепой потери, от ежедневного кровавого насилия, свидетелем которого ему приходилось быть все эти девятнадцать месяцев, от бессмысленной тупости никому не нужной войны…
И тем не менее, как ни давил на замполита начальник политотдела, настаивая, чтобы он отправился в Мурманск сопровождать труп прапорщика Веревкина, а затем вернулся бы уже на новое место дислокации бригады в Союзе, Хантер отказался наотрез.
— Я нужен здесь, чтобы таких потерь больше не было! — твердо заявил он. — Кроме того — еще не по всем счетам уплачено!
Начпо отстал — с недавних пор говорить с капитаном Петренко стало нелегко.
А для самого Хантера эта нелепая смерть стала еще одним переломным моментом. Как год назад, пересиливая жестокую боль, он разрабатывал ногу после операции, наматывая километр за километром по сыпучим пескам вдоль берега Днепра, так и сейчас он обуздывал свой страх, сознательно отправляясь на самые опасные участки. Только там он чувствовал себя в своей тарелке, твердо зная, что его боевой опыт поможет избежать новых смертей.
И снова капитан Петренко стал грубым, беспардонным, порой жестоким. Он все чаще «заглядывал в рюмку», но водка, казалось, уже совсем не брала его, как не брала и других офицеров-десантников — Иванова, Слонина, Денисенко, Егерского. Тех, кто честно тянул до последнего лямку этого невыносимо знойного лета.
За месяц до вывода Александр получил заключительные письма из Союза и ответил на них, указав точную дату пересечения государственной границы. Прежде всего хотел всех успокоить — мол, все нормально, скоро буду дома. Афродита сообщила, что благодаря свежему воздуху, козьему молоку и бабушкиным чудодейственным травкам здоровье возвращается к ней с каждым днем. Снова умоляла его быть осторожнее и повторила обещание встретить Саню на границе — «в шесть часов вечера после войны».
Мама также с нетерпением ждала его, радуясь, что он в свои двадцать шесть уже заместитель командира части и кавалер двух орденов. Ждала и Ядвига — ее письмо было много теплее, чем прежние. Чувствовалось, что полтора года соломенного вдовства поубавили в ней амбиций и спеси, унаследованной от предков — польских шляхтичей. Ну а дед, по своему обыкновению, написал всего несколько слов: «Внуче, не забывай: последний бой — он трудный самый!»
Как он будет жить в мирном Союзе, как разберется в своем собственном «Треугольнике миражей», — Хантер не знал. Вернее — не задумывался. Сейчас это его не волновало, поскольку перед ним стояла одна-единственная сверхцель — выжить, уцелеть в этой мясорубке и помочь выжить другим. Это, к сожалению, получалось неважно: подорвалась на мине БМП, в машине погибли трое, духовский снайпер попал «дембелю» точно под каску — и так почти ежедневно.
День за днем, час за часом его внутренний хронометр вел обратный отсчет войны. А она, словно мифическая гидра, питающаяся человеческой плотью и кровью, бешено сопротивлялась. Гибли бойцы, улетали и уезжали в Союз друзья и приятели. Наконец наступил день, когда двинулся на Север и отдельный отряд спецназа во главе с майором Аврамовым, получившим легкое ранение чуть ли не в последнюю минуту.
— Береги себя, Шекор-туран! — облапил великан на прощание. — И постарайся больше не гоняться за смертью, как в последние недели… Да, и вот еще что, дружище… — обернулся майор, перед тем как вскочить на броню БМП. — Хочу тебя предупредить: если, вернувшись, ты бросишь Афродиту, я тебя лично найду, где бы ты ни был! Запомнил?! Вот и хорошо…
Броня рванула с места, и Аврамов исчез в клубах пыли.
На следующий день с предпоследним советским бортом, садившимся на Южном аэродроме, прилетел Михаил Шубин. Времени было в обрез — «духи» рвались к аэропорту и уже обстреливали взлетную полосу из автоматов и ручных пулеметов, десантно-штурмовой батальон выдавливал их обратно в кишлачную зону. Перебросились на ходу новостями, глотнули коньяку из стальной фляжки корреспондента, которую Шубин тут же подарил Хантеру на прощание. Обменялись «союзными» телефонами, Александр пообещал заглянуть к другу в Москву в сентябре вместе с Галей.
Интенсивность боевых действий в Зоне ответственности «Юг» и окрестностях росла вместе с дневной температурой. Временами жара доходила до семидесяти градусов на солнце, и в десантно-штурмовом батальоне погиб еще один боец — шел по солнцепеку, упал и скончался от теплового удара. Еще одна бессмысленная смерть…
Но таймер обратного отсчета продолжал тикать — оставалось меньше недели. Позвонил из Ташкента полковник Худайбердыев и сообщил, что оформил Гале пропуск в пограничную зону на Кушке, чтобы она могла выполнить обещание и встретить Александра на границе. Как и все, просил быть предельно осмотрительным в конце афганской эпопеи. Затем из Кабула дозвонился майор юстиции Серебряков, чтобы сообщить, что убывает в Белорусский округ. Обещал после вывода войск разыскать Саню с Галей…
Улетел в Союз вместе со своим вертолетным полком авианаводчик Витя Омельчук — Экзюпери. Перед отлетом забежал проститься — выпили «шпаги», обнялись, обменялись адресами. На сувенирной открытке с видом Львова Экзюпери черкнул по-украински: «Чекаю на клан Мак-Петрів у славетному місті Лева! Авіанавідник Антуан».
Незадолго до выхода десантники передали свой военный городок «зеленым», которые немедленно разграбили его дотла — выдрали из окон кондиционеры, вывезли мебель, утащили все предметы, содержавшие цветные металлы. Теперь десантно-штурмовой батальон майора Иванова дислоцировался в непосредственной близости от аэродрома, на котором уже не было советской авиации. «Духи» упорно молотили по палаточному городку реактивными снарядами, но на их разрывы уже никто не реагировал.
Капитан Петренко практически не спал в эти дни — с наступлением темноты начинались бои с наседавшими душманами. Лишь днем он позволял себе час-другой поваляться в тени, и когда удавалось задремать, снился ему зимний Урал — сугробы, мороз, иней на проводах и ветвях деревьев. От неспадающей жары Хантер, как и все прочие десантники, высох и стал похож на копченого леща. Комбат мрачно шутил, что ежели раздеть любого из них, по нему можно изучать строение скелета. Никаких внешних различий между офицерами и рядовыми бойцами больше не существовало — одинаково грязные, пропыленные, злые, с налитыми кровью от хронического недосыпа глазами. Бани давным-давно не было, и мылись одним-единственным способом — падали прямо во всем, что было, в арык, потом забирались на броню, а через несколько минут обмундирование становилось совершенно сухим.
