Минутой позже телефон снова принялся звонить. Когда Ник все-таки проверил, от кого звонок, он скривился и протянул телефон мне. Это были мои родители.
– Ох, слава богам, ты в безопасности! – воскликнул мой отец, и в его голосе звучало необычное для него волнение. – Мы даже не были уверены, что можно позвонить тебе по этому номеру… Где ты? Чей это телефон?
Я заколебалась, мне не хотелось отвечать ни на один из этих вопросов.
– Не важно! – перебила отца мама. – Милая, нам позвонили в четыре утра, и мы просто не знали, что и думать!
– Да, это был какой-то весьма неприятный человек, – сказал отец, – и он велел сообщить тебе, что… – Он немного помолчал, вспоминая точные слова. – Что у тебя три дня на то, чтобы передать тетрадь. Он упомянул какую-то особенную скамейку в парижском парке. А если ты этого не сделаешь… – Отец откашлялся, пытаясь придать своему тону простую деловитость. – Тогда начнутся неприятности у тех, кого ты любишь.
Я была настолько потрясена, что даже и вида не стала делать, будто все это не слишком серьезно.
– Я знаю, что это звучит пугающе, – признала я, – но мы тут как раз работаем над решением проблемы.
– Кто это «мы»? – пожелал узнать отец. – Это как-то связано с Бекки?
– Нет, – ответила я. – Все дело в бабушке.
Я подавила совершенно детское желание добавить: «И мы бы не очутились в таком дерьме, если бы мы с вами просто обсудили в свое время некоторые вещи». Потому что на самом деле это было бы несправедливо по отношению к моим родителям. Так что я сказала:
– Но вы не беспокойтесь, все не так плохо, как кажется. Я все подробно объясню при встрече. А пока не пора ли вам наконец-то отдохнуть? Например, на море? Я понимаю, сейчас ноябрь, но вы могли бы поехать в какой-нибудь уютный пансионат в Корнуолле, где подают завтрак в номер, и пожить там какое-то время, а? Под чужим именем. Пожалуйста…
– Резник, – сказал Ник, как только я закончила разговор. – Всегда на какой-нибудь скамейке. Всегда в какой-нибудь толпе. И еще специалист по античности Моузлейн, который доносит ему, где живут твои родители.
Я вдруг рассердилась непонятно почему:
– Не амазонки?
Ник спрыгнул с кровати и принялся собирать нашу одежду:
– Амазонки с нами не воюют; они объявили войну ему. Если бы им действительно нужна была та тетрадь, готов поспорить, они могли бы украсть ее давным-давно.
– Может, они просто не знают о ее существовании.
Ник через голову натянул футболку, морщась от боли.
– Отличная идея. А как узнал о ней Резник? От Джеймса?
– Джеймсу ничего об этой тетради не известно, – возразила я.
И тут мне кое-что пришло в голову, и я застонала:
– Конверт! Тот, что я стащила у тебя! Бандиты из Женевы наверняка видели его в моем номере в гостинице в Брамше! И если помнишь, там была медицинская статья, написанная доктором Трелони…
– Я так далеко не заходил, – нахмурившись, сказал Ник. – Я видел только отчет детектива о тебе и письмо от Резника к его информаторам…
– Ты имеешь в виду письмо к Джамбо? Я думала, это записка какому-то наемному убийце. То есть, вообще-то, я думала, что это для тебя.
– Джамбо. Большие Уши. – Ник показал руками, какие именно. – Резник пытался собрать побольше информации. А награда в миллион долларов была объявлена позже. Потому что он параноик, у него кругом камеры наблюдения, и у этого несчастного ублюдка есть запись убийства собственного сына. Избавлю тебя от подробностей. Просто скажем так: Алекс Резник знал, кто его убивает и за что. И это стало причиной того, что Резник окончательно свихнулся на амазонках. Не знаю, как близко ему удалось к ним подобраться, но его интерес к тетради твоей бабушки подсказывает мне, что он идет по горячим следам.
– Наши следы горячее, – сказала я.
Ник, прищурившись, посмотрел на меня:
– В смысле?
– Подумай вот о чем. – Я села в кровати на колени, желая объяснить все так, чтобы Ник понял. – Если мы отдаем Резнику тетрадь, он сразу увидит секретное послание. И, учитывая его одержимость амазонками, он тут же разгадает бабулину загадку. Бог знает, может быть, «Суомуссалми Вабуруси» и есть то единственное, в чем он нуждается, чтобы отыскать большую плавучую базу амазонок, как ты сам говорил, и… – От новой мысли я буквально содрогнулась. – И взорвать ее.
Ник подошел ко мне с видом серьезным, как никогда. Наклонившись, чтобы погладить меня по щеке, он сказал:
– А ты уверена, что это такая уж плохая идея?
Сквозь облака мы разглядели внизу Финляндию, покрытую снегом. И пока мы шли к взятому напрокат автомобилю, большие пушистые снежинки падали с небес, будто приветственный залп конфетти.
– Совсем не похоже на песчаный пляж, на который ты надеялся, – сказала я Нику.
Когда мы выезжали с парковки, снег повалил так густо, залепляя ветровое стекло, что пришлось включить дворники на полную скорость.
– Разве здесь не прекрасно? – заговорила я, пытаясь выглядеть беспечно. – Так и слышу бодрые крики финских детишек!
– Ты сегодня уже всякого наслушалась. – Ник включил освещение салона, чтобы рассмотреть карту. – А голоса тебе не подсказывают, повернуть нам налево или направо после Оулун-Лаани… чем бы это ни было?
Я несколько раз нажала на педаль тормоза, проверяя, насколько скользит дорога.
– Я же тебе говорила, что нужно взять навигатор.
– Настоящие мужчины не пользуются навигаторами, – напомнил мне Ник.
– И как раз поэтому, – подчеркнула я, – настоящих мужчин осталось так мало. Они сбегают из своей генетической популяции и не могут найти дорогу обратно.
Какое-то время мы ехали молча. Я знала, что Ник все еще сердится из-за моего решения поехать в Суомуссалми, но он ведь не смог предложить какой-либо приемлемой альтернативы. Единственное, что во всем этом было положительного, так это то, что он не бросил в одиночестве меня, и за это я была ему бесконечно благодарна.
Прежде чем покинуть его коттедж этим утром, я позвонила в музей Калькризе и попросила телефонный номер доктора Егер. В конце концов, она была единственной близкой к амазонкам особой, которую я знала. Но Феликс ответил, что доктор внезапно уехала к сестре, о существовании которой никто не знал до сегодняшнего дня. И не стоило удивляться тому, что она не оставила ему никакой контактной информации.
Учитывая то, как они с нами обоими обращались, ни я, ни Ник теперь не слишком любили амазонок. Но я, в отличие от Ника, чувствовала некие обязательства по отношению к ним, пусть даже только из-за любви к бабуле. Я просто не могла отдать Резнику – или кому-либо еще – ее тетрадь. А если бы я этого не сделала, мне пришлось бы всегда беспокоиться о безопасности моих родителей.
