— Вы пробыли здесь некоторое время. По вашему счету, несколько месяцев.
— Спасибо.
— Это форма платежа.
— Платежа? Я не…
— Нет. Вы должны выплатить долги, сделанные другим, и те, что образовались в итоге ваших действий. Вы прожили бы недостаточно долго, чтобы это успеть, если бы доктор Фхале не реконструировал и не укрепил некоторые ваши аспекты…
— Долги? И поэтому вы здесь?
— Вам понадобится много столетий, чтобы исправить то, что вы совершили, злоупотребив технологией, которую получил человек Десолл. Как и он.
— А что нам, по-вашему, оставалось делать? Позволить, чтобы новые миллионы оказались порабощены или убиты на протяжении поколений?
— Всегда… вы думаете абсолютными категориями.
Эти слова воспламенили гнев, близкий к ярости самого Вана. Он постарался, чтобы ответ вышел настолько холодным, насколько возможно.
— Нет, я не думаю абсолютными категориями. Как и Тристин. Но слишком многие из людей, имеющие власть, думают.
Они эксплуатируют природу других людей, чтобы искать и получать простые и абсолютные ответы. Вселенная не дает таких простых ответов. Итог — неэтичное, аморальное и невозможно жестокое поведение. Тристин годами работал, пытаясь не использовать абсолютные средства, но абсолютные средства часто оказывались необходимы, чтобы предотвратить большее зло. Он умер, всецело веря, что его величайший промах в том, что он не применил такие абсолютные средства к Ревенантской культуре намного раньше, прежде чем эта культура успела сотворить такое зло и разрушение. Я увидел, что по тому же пути движется и Республика, разве с что еще большей жестокостью, еще прямее и откровенней обращаясь к злу.
— Вы возвысили себя до божества?
— Тристин не стал бы такое о себе утверждать, я тоже. Мы — род мастеров, и мы схватили и применили самый большой молот, с которым могли управиться, потому что ничто другое не действовало.
— В вашей надменности вы полагаете, что возможно разрешение подобных действий для вашей природы.
И Ван оцепенел на миг, утратив не только способность подбирать слова, но и наполнять их холодной уверенностью.
— В вашей надменности — наконец, ответил он, — Вы предполагаете, что разрешение невозможно, потому что вы неспособны его увидеть. Не лучше ли попытаться, чем признать промах?
Фархкан разразился кратким ироническим смехом-фырканьем.
— У вас много, очень много лет, чтобы попытаться. Больше лет и больше жизней, чем вы пожелали бы.
Холодный страх пробежал по телу тарянина, постигшего значение слов собеседника. Он не имел представления, как они этого добиваются, но понял со всей ясностью, что для него закрыт неожиданный выбор, сделанный Тристаном.
— Можете идти, — Фархкан повернул прочь, затем остановился и опять обернулся к Вану.
— Если вы вдруг докажете нашу неправоту… ваш приговор будет в ваших руках.
Тарянин моргнул, и Джхаре исчез.
— Если вы вдруг докажете нашу неправоту… Если вы вдруг докажете нашу неправоту…
Ван проглотил комок, поглядев на дверь, отворившуюся в стене, в коридор, который вел обратно к «Джойо»… и к тому, о чем он только и знал, что обязан уплатить долг, и что это займет куда больше времени, чем можно себе представить.
На миг тарянин содрогнулся, вспомнив папу Альмавиву, могучего темнокожего человечища, окруженного светом и поющего слова, которых он тогда не понимал и до сих пор не понимает. Разве что знает — тот, чью партию исполнял Альмавива, Даланд, был капитаном и стоял у штурвала, обреченный вечно странствовать на своем корабле, пока… пока что?
Ван боялся, что откроет это, как открыл древний Голландец.
Глава 98
Ван только вышел из лифта на этаж здания ИИС в Камбрии, где находился его кабинет, как появились Джо Сасаки и Ларен.
— Добро пожаловать домой, сэр, — сказал Джо. — Приятно вас видеть. Мы беспокоились.
— Вы хорошо выглядите, — добавила Ларен.
— Спасибо. Спасибо. Встретимся чуть позже. Хотелось бы кое на что взглянуть, и нужно поговорить с Нинкой, — он огляделся. — Она сказала, что будет здесь.
— Я здесь, — Нинка шла мимо шахты главного лифта к Вану. И не смотрела на него. Тарянин тоже постарался не глядеть ей в глаза. Они пошли вдвоем по коридору к его кабинету. Ван не обращал внимания на взгляды искоса, а то и в упор своих сотрудников, хотя позднее потребуется с ними говорить. Очутившись в кабинете, он закрыл дверь и без просьбы Нинки задействовал конус уединения.
Тарянин ничего не сказал, а просто сел на один из стульев перед старомодным письменным столом. Нинка села на другой.
— Три месяца, — сказала она. — Три месяца, и ни слова, не считая послания от фархканов, извещающего, что вы пострадали и выздоравливаете. Я думала, вы обещали…
— Я обещал не затевать ничего самоубийственного, — уточнил Ван. — Меня атаковали три корвета в тот самый миг, когда я покидал систему Тары. Энергетические нарушения задели и корабль, и меня.
— Вы знаете, что там ничего не осталось. Что бы вы ни сделали… вышла просто мощная вспышка. Близкая к полной новой.
Фактически, две ближайших системы Республики в течение нескольких последующих лет пострадают от радиации. Подпространство еще достаточно покорежено, никто не может прыгнуть близко к системе.
Ван кивнул. Что он мог ответить?
— Вы собираетесь сказать что-нибудь? Или смерть еще двухсот миллионов человек ничего не значит? Еще двухсот миллионов!
— Да. Достаточно. Слова значат не очень много.
— Мне трудно поверить, что после того, как вы видели случившееся, когда Тристин… это применил… вы совершили то же самое.
— Потому-то я так и поступил, — медленно произнес Ван. — Потому что он кое-что сказал. Потому что я чувствовал, что Десолл был прав.
— Прав? Разве убийство семисот миллионов человек можно чем-либо оправдать?
Тарянин разразился словами.
— А если это предотвращает убийство на миллионы большего количества людей? Причем, миллионы невинных? Или если это разрывает цепь несправедливостей? Или если это разрушает систему подавления, которая иначе расползется по Рукаву, точно рак? Или если это единственный выход, ибо те, кто в силах остановить несправедливость немногими смертями, не станут платить нужную цену, потому что те, кого подавляют и уничтожают, из других систем и другой веры? И потому что жизнь и свободу своего народа они ставят выше жизни и свободы всех остальных?
Нинка хранила гробовое молчание.
— И помните: Тристин был из Коалиции и напал на врагов Коалиции. Я вышел против зла общества, в котором вырос. И остановил это зло, прежде чем Республика смогла в полной мере воспроизвести ревенантский образчик, прежде чем сотни систем стали жертвами тирании или же весь Рукав оказался ввергнут в войну.
