— Жаль, что все так вышло, — сказал я, садясь рядом с ним на корточки. — Я думал, с тобой все будет в порядке, когда мы тебя вытащим. Видишь, как мало толку с тупого лошадника.
Странно это было, говорить с ним, видя только часть лица, все остальное — под маской. Он не мог моргнуть или вообще как-то показать, что слышит меня. Но я снова принялся болтать о лошадях и всем таком прочем, думая, что лучше будет, если он займет голову чем-нибудь нестрашным. Он ведь ужасно боялся. Так сильно, что это его просто убивало. Принцу не было нужды мне это говорить. Палатка трещала от его страха.
Когда принц вернулся на закате, он принес сверток льна и маленький кожаный ящик. Я ел что-то, что дал мне Барейль, и предложил поделиться. Принц покачал головой.
— Пока не могу. Из-за той дряни, которой нас кормили, — серого хлеба. Что бы я сейчас ни съел, от всего мутит. Потом придется с этим разобраться.
Он положил сверток и ящик.
— А сейчас мы должны позаботиться о Герике. Зажги лампу, будь любезен.
Я так и сделал.
— Это будет нелегко, Паоло, — сказал он. — Тебе придется подержать его, чтобы он не дергался. Я попытаюсь снять его маску, но одной рукой не справлюсь. Ты мне поможешь?
— Он спас мне жизнь там. И не раз.
— Мне тоже.
Он сел возле молодого господина и открыл ящик. Я знал, что в нем. Там лежали инструменты, с которыми принц вылечил мою ломаную ногу и исправил другую, да так, что я больше не хромал вовсе. Я надеялся, что для сына он сможет сделать не меньше.
— Запомни, пока я не скажу тебе, что все в порядке, ты не должен прикасаться ко мне, когда мы окажемся, связаны и я произнесу молитву. Если понадобится помощь, зови Барейля. Он будет ждать снаружи.
— Можете мне верить.
Он сгреб в горсть мои волосы и покачал мою голову, улыбаясь.
— Я верю. Именно поэтому ты здесь.
Потом он встал на колени, вытянул руки и проговорил свою молитву, которой всегда начинал целительную магию.
— Жизнь, постой. Протяни руку…
Никто из нас не ожидал того, что произошло, когда он порезал руку молодого господина. Я такого ужасного вопля не слышал с той ночи, когда меня отправили в Зев'На, где зиды надевали ошейники на рабов-дар'нети. Принц выглядел так, словно ему нож воткнули в живот. Но когда я связывал им руки вместе, он крепко держал мальчишку, чтобы тот не поранился, пока мечется. Едва он затянул узел и договорил слова, молодой господин притих.
Я помню, как оно было, когда я повредил ногу и принц делал это же со мной. Белый огонь вспыхнул во мне изнутри, грел меня и успокаивал, и принц все время говорил в моей голове о том, как мои дела, чтобы я не боялся. Я надеялся, молодой господин чувствовал то же самое, но понимал, что с ним все гораздо хуже, чем сломанная нога или даже обе. Я не мог понять, как мы будем снимать маску. Она была частью его лица и срослась с ним. Меня мутило от одного взгляда на нее.
Прошло ужасно много времени. Принц закрыл глаза, и можно было решить, что он заснул, только лицо у него было такое же свирепое, как когда он дрался на мечах. Молодой господин затрясся и застонал, и принц сказал мне:
— Держи его, Паоло. Только не прикасайся ко мне.
Я так и сделал. Когда молодой господин немного притих, принц велел мне забрать сережку из его уха. Он была страшно горячая, когда я взял ее.
Много позже принц поднял правую руку и стал водить ею медленно-медленно вдоль краев золотой маски. Снова и снова он так делал, а потом стало заметно, что металл отслаивается от лица молодого господина.
— Разрежь повязку, — наконец сказал принц так тихо, что я едва расслышал, а когда я так и сделал, велел мне: — Притуши свет и держи наготове одно из полотенец.
Разумеется, это я сделал тоже.
— А теперь держи его руки, пока я снимаю маску. Осторожно. Пожалуйста, осторожно.
Я еще не видел такого жуткого зрелища. В глазницах молодого господина не было вообще ничего. Когда я раньше видел его изменения, глаза его делались темнее цветом, а сейчас у него не было глаз, вообще ничего, что можно было бы увидеть, — только темные дыры. Принц их тут же накрыл, едва снял маску.
— Возьми остальные полотенца и нарежь их на полоски. — Он едва мог говорить.
Я сделал, как он мне сказал, и мы обернули полоски полотна вокруг глаз молодого господина. Потом принц устроился в углу палатки, закрыл глаза и прижал сына к груди. Я высунул голову наружу и спросил Барейля, не принесет ли он чего-нибудь попить для принца. Я знал, что после всего этого он захочет пить, но не решился пойти сам, без разрешения принца.
Чашку с вином и флягу воды принесла госпожа Сейри. Она встала на колени около принца и спросила его, может ли он пить. Он открыл глаза, и это было здорово видеть, когда он ее узнал. Он глотнул воды и заснул, а госпожа Сейри просидела с ними всю ночь. Я ждал за дверью.
* * *
Прошла неделя, прежде чем мы что-то узнали. Еще три раза принц лечил молодого господина.
— Я не могу сказать, достаточно ли я сделал, — сказал он нам после последнего раза. — Думаю, власть лордов над ним закончилась, когда мы сняли маску и вынули из уха серьгу, но он не разговаривает… не отвечает на мои вопросы и никак не реагирует, когда я с ним. Вокруг некоторых частей сознания он выстроил такие стены, что я не могу их коснуться. Я не знаю, возвел ли он их сам, или же это часть того, что сделали с ним лорды. Все, что я могу, — это попробовать изгнать образы, которые не принадлежат ему, и исцелить то, что кажется поврежденным. Что же касается глаз… Там все еще что-то есть. Сможет ли он ими видеть, я не знаю.
Молодого господина никогда не оставляли одного. Хотя он просто сидел, не двигаясь и ничего не говоря, принц или госпожа всегда говорили с ним или держали его, пусть даже просто касаясь руки. Иногда я сидел с тем, кто присматривал за ним. Однажды ночью госпожа Сейри пришла в палатку и сказала принцу, что сегодня чудесная ночь с полной луной, какой они не видели больше года, ведь в Зев'На луны нет. Я сказал, почему бы им не пойти посмотреть на нее вместе, а я пока посижу с молодым господином и позову их, если что-то изменится. Я знал, что у принца и госпожи еще не было случая побыть наедине и поговорить. Они стеснялись, словно еще только знакомились, а не прекрасно друг друга знали.
Они согласились, так что я остался один с молодым господином. Я принялся рассказывать ему, как обычно, — о Данфарри, о том, как удивятся те, кто дразнил меня Ослом, когда увидят меня на здоровых ногах, если он когда-нибудь придет в себя, чтобы я смог отправиться домой, вот так.
— И что ты будешь делать, если вернешься? Деревенские лошади уже забыли тебя за столько-то времени, — это прозвучало так тихо, что я едва не прозевал.
— Ну, они помн… Черт! Это ты со мной говоришь или я — сам с собой?
