Амброз заставил себя вернуться из грез в действительность. Все это время они бродили по кругу и теперь оказались недалеко от "Château". Их познания в местной географии не отличались глубиной, но юные покорители Лондона находились под таким впечатлением, что прошли на милю или около того дальше намеченного пункта. Случилось, так случилось. Впереди открывалась новая улица, но они вдруг встали как вкопанные, зачарованные внезапным видением горящего изнутри цветного витража. Богатство и полнота красок поражали. На витраже были изображены развернутые с завитушками свитки, гротески, выполненные в манере эпохи Возрождения, множество украшенных геральдическими символами щитов с преобладанием рубинового, золотого и голубого цветов; центр композиции занимал двор Пивного короля — веселой и почтенной фигуры, сопровождаемой толпой карликов и домовых, все с огромными пивными кружками в руках.
Амброз и Нелли решительно вошли внутрь заведения, которое оказалось знаменитым баром "Три короля". Однако его лучшие времена приходились на славную дореформенную эпоху, о которой наши путешественники ничего не знали. Помещение имело обыкновенные для подобных заведений размеры. Очень низкий побеленный потолок рассекали огромные потемневшие балки. Стены тоже были побелены. По штукатурке черными готическими буквами с инициалами киноварью был выведен текст, прославляющий искусство пьющего, а из темных углов на посетителей глядели странного вида домовые в красных и черных одеяниях. Освещение, по-видимому, было газовым, однако они не заметили здесь никаких иных приспособлений, кроме больших старинных фонарей на железных крюках, бросавших сквозь унылые зеленые плафоны тусклый свет на тяжелые дубовые столы и лица пьющих. Сверху с центральнон балки свисала огромная вязанка хмеля.
Публика приглушенно разговаривала, и время от времени раздавалось звяканье крышек на кружках, когда заказывали новые порцни пива. В углу было оборудовано нечто вроде барной стойки, за которой хлопотали две угрюмые женщины, по всей вероятности, тоже нз гномьей породы. А выше их, на специальной полке стояли высокие пивные кружки и другие сосуды того же назначения всяческих размеров и форм на любой вкус. Были там и простые глиняные кружки безо всяких украшений, и кружки кричащие, причудливо украшенные изображениями козлов с гирляндами, охотничьими сценами, башнями замков, яркими цветочными букетами. Кроме того, один друг пьяниц, мудрец, проникший в тайны жажды, создал несколько диковинных вещей из стекла, таких сияющих и прозрачных, что, когда на них смотришь, кажется, будто смотришь в родник, и каждая их сверкающая грань словно обещает удовлетворить любой взыскательный вкус. Кружки были вместительные, весьма глубокие, и почти у всех сверху имелись крышки, да не простые, какими обыкновенно увенчивают подобные сосуды, но с высокими богато украшенными оловянными верхушками — очевидно, они сохранились еще со Средневековья.
У Амброза заблестели глаза. Место в целом оказалось именно таким, каким он себе его и представлял. Нелли же порадовалась возможности присесть, так как гуляли они дольше обычного. Она решила освежиться стаканом холодного напитка из огуречного цветка с плавающей внутри вишенкой, а Амброз заказал кружку пива.
Неизвестно сколько таких жбанов он опустошил. Как мы уже отметили, стояла душная ночь, ветер гонял но улицам пыль, и стакан бенедиктина после обеда не столько утолял жажду, сколько пробуждал демона этого желания. Тем не менее мюнхенское пиво не относилось к напиткам, которые горячили кровь и будоражили дух, так что причину последующих событий, по-видимому, следовало искать в чем-то ином. Амброз сделал изрядный глоток живительного пива, посмотрел на потолок и заказал себе еще кружку, а Нелли — новую порцию изысканного прохладительного напитка из цветов.
Когда их обслужили, он без всяких предисловий завел разговор:
— Нелли, дорогая, вы должны знать, что последовавшая в назначенное время (согласно предсказанию и совету Божественной Бутылки) женитьба Панурга отнюдь не принесла ему удачи. Так как вопреки рекомендациям Пантагрюэля, брата Жана и, разумеется, всех его приятелей Панург женился в припадке уныния и по своему упрямству на кривой и косоглазой дочери маленького старикашки, торговавшего зеленым соусом на Rue Quincangrogne at Tours, — через несколько дней вы побываете там и сами во всем разберетесь. Вы меня не поняли? Дитя мое, с того времени, как люди стали предъявлять претензии Духу времени — без сомнения, единственному когда-либо существовавшему богу, — они впали в неверие, в чем вы на месте убедитесь гораздо нагляднее, нежели по трудам Гексли[304]и Спенсера и всем передовым статьям наиболее уважаемых газет. Quod erat demonstrandum[305]. Чтобы вы меня поняли еще лучше: когда я умру и, разумеется, в моем лице умрет великий человек, тысячи людей со всех концов света — не забывайте про Соединенные Штаты — соберутся в Люптоне. Они будут пристально разглядывать Старую усадьбу, на стене которой появится мемориальная доска обо мне; они будут часами сидеть за партами в люптонской школе, бродить вокруг игровых полей, изучая "ручьи" и "карьеры". Потом направятся посмотреть производство серной кислоты, фабрику химических удобрений и Открытую библиотеку, а заодно и все прочие выгребные ямы Люптона; наконец, они смогут насладиться видом товарной станции Мидлендской железной дороги. Тогда они скажут: "Вот теперь мы его понимаем. Теперь всякий видит, что его вдохновляло в этой красивой старой школе и в этой изумительной английской сельской местности". Так что стоит мне показать вам Rue Quincangrogne, как вы прекрасно поймете эту историю. Давайте выпьем. Мир больше не захлестнет потоп, можете не бояться.
Итак, факт остается фактом: Панург, женившись на вышеупомянутой омерзительной девице, был очень и очень несчастлив. Напрасно он препирался с женой на всех известных и нескольких неизвестных языках, поскольку, по ее же утверждению, она знала всего два — язык солодосушилки и язык палки, и в ту же секунду доказала ему это на деле per modum passion[306], то есть побила, да так основательно, что бедолага покрылся болячками с головы до пят. Он был достойным парнем, но при том первым трусом из всех, когда-либо появлявшихся на свете. Поверьте мне, он слыл прославленным пьяницей и самым большим… Нелли, мир не видывал человека несчастнее Панурга, с тех пор как рай отверг Адама. Это истинный взгляд. Я узнал сие в Элевсине[307]. Вы спросите, в чем было дело? Почему, во-первых, эта подлая негодяйка… — они все ее так называли, поскольку одинаково ненавидели — La Vie Mortale, или смертная жизнь, именно негодяйка, я не оговорился, так вот: что, по-вашему, она сделала после того, как замер последний звук скрипки и приглашенные на свадьбу гости перебрались в кабачок "Три миноги" заморить червячка? Если этот "червячок" выдержал свадебный пир, то он наверняка бессмертен! Итак, что сделала мадам Панург? Всего лишь обобрала своего мужа до нитки. Вы, конечно же, помните, как в былые деньки Панург растратил денежки, которые ему дал Пантагрюэль, и при более пристальном наблюдении мы видим, что ему, пока он еще пользовался благосклонностью друзей, пришлось одалживать зерно задолго до сева. По правде говоря, этот добрый человек никогда не имел ни пенни на благословенное существование, и именно из-за этого Пантагрюэль любbл его такой нежной любовью. Так что, когда Dive Bouteille выдала пророчество, и Панург выбрал себе супругу, Пантагрюэль показал, сколь высоко он ценил этого беззаботного транжиру, дав ему такое сокровище, что ювелиры, которые живут колоколом Сен-Гатьена[308], до сих нор говорят о нем перед обедом, потому что от этого у них обильно текут слюнки и улучшается пищеварение. Почитайте Галена[309]. Если бы вы знали, каким большим и прекрасным было это сокровище, то пошли бы в Архиепископскую библиотеку в Туре, где вам покажут массивный фолиант в переплете из свиной кожи, название которого я запамятовал. Книга эта — не что иное, как перечень всех диковин и торжеств, преподнесенных или посвященных Панургу в честь его свадьбы Пантагрюэлем; в ней есть удивительные вещи, скажу я вам, ибо ничто не могло сравниться с этими дарами, разве что изрядная сумма в звонкой монете. Помимо обычных денег там были древние предметы, самые названия которых нынче никому не понятны, и таковыми они останутся до пришествия Coqcigrues. Например, большое золотое солнце, слово-в-себе, как совершенно справедливо заметили бы некоторые, мириады звезд, все из серебра тончайшей в мире чеканки, — я даже не берусь сказать сколько, — и Ангельские сады, о ко торых сведущие люди наверняка подумают, что они отчеканены в Анжере[310], другие, правда, могут посчитать этих ангелов подобными нашим. Что же касается райских роз и Couronnes Immorteles[311], то я полагаю, он получил их такое количество, какое мог себе представить. Красоту и радость он держал в кармане в качестве разменной монеты; мелочь порой бывает важнее больших барышей.
