Потом он опустился перед Лендой на колени и улыбнулся сам.
Лицо и грудь нетронуты, дыхание слабое, но ровное, сердцебиение нормальное. На затылке солидная шишка, но череп цел.
Он тронул губами ее губы и принялся за дело.
— Я искала тебя, — сказала Петунка магуну, останавливаясь в дверях конюшни. — Отвар уже, кажется…
Она осеклась. У бельничан закончились фонды на магические метели. Распогодилось, сквозь ворота в конюшню лился слепящий поток солнечного света. Петунка сразу же уловила все детали. Если, конечно, считать деталями оседланного коня.
— Можешь снять с огня, — проворчал Дебрен.
Она отвела глаза от полупристегнутой подпруги.
— Что ты делаешь? — спросила так тихо, что можно бы и не отвечать: она уже знала.
— Он эластичный. — Дебрен провел пальцем поперек живота и пояснил: — Ее пояс. Не знаю как, но он явно прилаживается к форме тела. Если его надевают маленькой девочке и не хотят то и дело сменять…
— Она его с детских лет носит? — Во взгляде Петунки недоверие смешивалось с печалью и болью. — Я знаю, знаю, она девица. Збрхл говорил… Но…
— Не в том дело, — холодно произнес Дебрен. — А в том, что пояс придавил двадцатицетнаровый валун. У нее должны были быть раздавлены позвонки, каша в животе. А оказался всего-навсего синяк. Ее обожгло, но это другое дело. Огонь, вероятно, должен был отпугнуть незваного гостя. Ну, возможно, и ее наказать за то, что она позволяет кому-то возиться с поясом. Это — вполне в рамках известной магии. Я слышал о подобных заслонах. Но чтобы двадцать цетнаров… Эта дрянь… Я знаю, что нет нерушимых заклятий. Но ее пояс ни на что такое не похож.
— И поэтому ты уезжаешь? — Петунка поглядела на вороного, разгребавшего копытом сено. — Потому что она никак не хочет тебе быстро уступить? Надо ждать?
Пожалуй, трактирщица не верила, что сумеет обидеть его. Она не была ни глупой, ни слепой.
— Быстро? — горько улыбнулся он. — То, что быстро не получится, я понимал, зная Ленду. Такой человек, как она, терпел бы годами… Но теперь я осмотрел пояс. — Он помолчал. — И понял, что скорее всего никогда, Петунка. Ни с кем.
— Боже… несчастная девочка…
— Кто-то крепко постарался. Какой-то мерзавец, — уточнил он. — Надо быть законченным подонком, чтобы устроить такое девушке… Когда парня кастрируют, у него вместе с возможностью по крайней мере исчезают и желания. А она…
Он отвернулся, наклонился, занялся полузастегнутой пряжкой.
— Значит, бежишь? — Он не ответил. — Даже не попрощавшись? Слова не сказав?
— Я напишу, — пробормотал он.
— Да? Никак кровью на двери? — Петунка подошла ближе, но не пробовала заглянуть ему в глаза. — Она любит тебя, Дебрен. Она мост своей любовью переломила, а это был чертовски крепкий мост. Возможно, самый крепкий во всем Морваке.
— Знаю.
— Знаешь? А ты знаешь, что сердце у нее разорвется, если ты сбежишь?
— Не разорвется, — прошептал он. — Вы, женщины, народ крепкий. Ты слышала, бельницкую княжну и дубиной не перешибешь.
— Но ты же, дурья голова, любишь ее!
Он наконец обернулся — нельзя же до бесконечности возиться с застежкой.
— Именно поэтому, — сказал он. — Мы знакомы сто клепсидр. Может, у нас пройдет. Есть эликсиры, гипноз, водка, наконец… А если я с ней останусь… Она мне не писана, Петунка. Ни одному чародею не предназначены княжны. За детьми от такой связи весь мир станет охотиться, как за бешеными псами. Нельзя объединять власть с магией. Запрещают законы, людская зависть, страх… Нам пришлось бы скрываться до конца дней. А после — и нашим детям.
— Детям? Она же не может лишиться девственности!
— Она хотела бы стать матерью. Все вы… Я знаю, что она мечтает об этом. О теплой постели, о цветах за окном, о детях, семье. О нормальном доме. Как и любая другая. А я ей этого не дам. Я обманывал себя тем, что, возможно… Но нет. Впрочем, в ее понятии нормальный дом — донжон, подъемный мост и стены вокруг. Она — княжна.
— Чепуху несешь.
— Княжна. И очень хорошо, что княжна. Потому что для нее это единственный шанс. Когда-нибудь, возможно, она найдет королевича или хотя бы богатого владыку. Кого-то, кто истратит уйму денег на чародеев и опыты с ее поясом. Только бы она до срока не подмочила свою репутацию. А женщина, которая с второсортным чароходцем путается… Я лишил бы ее шанса на счастливую жизнь, если б продолжал все это и дальше.
— Она тебя любит. — Дебрен пожал плечами. — Ты, черт побери, спал с ней! Ты, как ни говори, кое-чем обязан девушке, которая пошла с тобой в ложе!
— Знаю, — согласился он. — Вот я и возвращаю долг.
— Удирая, пока она спит?! Засунь себе в задницу такую расплату! — Петунка схватилась за узду, обеими руками прижала ее к груди. — Не пущу! У тебя есть… обязанности! Раненые под наблюдением.
— Ничего с ними не случится. Ты еще намучаешься, пробуя Збрхла в постели удержать. — Взгляд Петунки слегка смягчился. — Дропу крыло я подправил, должно хорошо срастись. А Ленда… Ее оглушило, вот и все. Если б я ее не усыпил, она бы здесь уже… Ну, может, шрамы около пояса останутся. — Он на несколько мгновений замолчал, нахмурил брови, пораженный неожиданной мыслью. — Слушай. Та надпись на дверях… Я ее почти… Как ты думаешь, если я напишу, что она изуродована и больше мне не нравится… Она поверит?
— Кретин, — грустно сказала Петунка.
— Уже и сейчас у нее там не очень хорошо. Пояс вроде бы чудесный, а пролежней наделал, рубцов… Она наверняка начнет комплексовать из-за этого.
— Дебрен, если она тебе кажется некрасивой в промежности, то иди разбуди ее и скажи это ей прямо в глаза. Только сначала протри как следует свои лживые зенки.
Он не двинулся с места, но глаза протер.
— Не могу, — прошептал он.
— Потому что нет ни одного кусочка Ленды, который бы тебе не нравился? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказала она.
— Я спас ей жизнь. Тогда, теперь… Даже если она сумеет рассуждать, ей гордость не позволит. Она княжна, гонор — чертовский. Я знаю, что она скажет. «Насрать мне на траханье, детей и замки. Я опутала тебя чарами, ты меня любишь, ты сражаешься за меня, поэтому буду твоей…»
— …Потому что и я тебя люблю, — докончила Петунка.
— Я не стану портить ей жизнь.
— А ты испортишь. Если залезешь на этого чертова коня. Задницу себе тоже подпортишь, — добавила она с мстительным удовлетворением. — У тебя опять кровь из порток течет.
Он слегка пожал плечами, наклонился над кормушкой. Взял подушку, положил на седло. Петунка тут же покраснела.
— Холодный, бесчувственный чурбан, — буркнула Петунка. — Уже все распланировал, да? Ленду присватать какому-нибудь старому хрычу, которому пояс уже не помеха, потому что свое орудие он только в нужнике использует. А для себя — гипноз, эликсир — и айда по борделям?! С глаз долой — из сердца вон? И ты уверен, что этого хватит? Так я тебе скажу, что может не хватить! Что она может за ведро и петлю схватиться! А ты слезы лить будешь всякий раз, когда из-под шлюхи вылезешь. Потому что если она тебя по полдня самой наичудеснейшей жопой объезжать будет и сиськами восьмерки крутить, все равно ты не получишь ни капли того, что дала бы Ленда одной только своей улыбкой! Так тоже бывает, глупец!
