что бумаги настоящие! Настоящие великолепные деньги! И товарищ этот вполне честный, это же видно было сразу, что товарищ, который кушал отварной язык, именно с незапятнанной репутацией.
Дуров покачивался, вытирая рукавом лицо, потрясенный свершившимся чудом. Триста пар глаз смотрели на него, излучая дивный фантастический свет ни на чем не основанного доверия. Дзюдоисты-дружинники издалека приветствовали его руками, сцепленными над головой. Сильва протягивала ему бокал шампанского.
– К вам претензия, товарищ нефальшивомонетчик, – гулко сказал председатель. – По вашей вине свадьба буксует. В принципе еще никто не захмелился.
Чудеснейший смех, восхитительный добрый хохот поразил видавшего виды незадачливого колдуна. Он поднял руку выше и позволил своим честным деньгам утиным клинышком перелететь через зал и лечь на скатерть перед молодоженами.
– Извините, это мой свадебный подарок, – сказал Дуров. – Извините, я глубоко потрясен и должен побыть в одиночестве. Я поздравляю молодых и весь комбинат и удаляюсь в сокровенную тишину нашей земной ночи.
С этими словам он вышел из-за стола, прошел через зал, пожал руки дзюдоистам, толкнул стеклянную дверь «Лукоморья» и исчез.
– Что будете с подарком делать, ребята? – спросил председатель свадьбы.
– Холодильник купим, – тут же сказал Олег. – Финский.
– А может быть, и цветной телевизор, – высказалась Лиля. – Если, конечно, местком немного добавит.
– В чем не сомневаюсь, – сказал председатель в микрофон.
– Между прочим, когда этот товарищ вошел, – задумчиво проговорил мастер цеха раскройных машин Гурьяныч, – как только он вошел, я сразу подумал, что честный человек, не фальшивомонетчик, но потом, к сожалению, подозрения усилились.
– А я вот наоборот, – призналась бухгалтер Сонникова. – Я сразу подумала, что гад, что фальшивые деньги печатает, а вот как Лилечка сказала, так я и раскаялась – хорошего человека не разглядела. Спасибо тебе, Лилечка. Спасибо и вам, Олег.
– Спасибо, спасибо, – доносилось со всех сторон.
– Шампанское в бокалах! – гулко объявил председатель.
Все встали и выпили, и каждому этот бокал показался особенным: теплое переслащенное пойло преподнесло всем присутствующим облачко знобящего и сверхвысокого восторга. Потом свадьба вошла в свою колею и покатилась установленным порядком с тостами, танцами и даже легкими безобразиями, которые, впрочем, легко пресекались представителями народной дружины.
Дуров тем временем на малой скорости пересекал ночную индустриально-аграрную равнину. Три лесные полосы одна гуще другой угадывались в темноте. Они уходили волнами, большими темными накатами к горизонту, желая, видимо, слиться с ним в этой безлунной ночи, но не сливались, ибо за горизонтом присутствовал химический завод, который отчетливо выделял лесные профили своим розоватым с желтизной сиянием. С другой стороны шоссе было темнее, но и там на разных глубинах светились полоски окон модернизированных инкубаторов. В небе под северным ветром летели нервически растрепанные белесые тучки, за ними величаво или, говоря нынешним языком, стабильно стоял небесный свод с его звездной перфорацией, сквозь которую уверенно в различных направлениях пробирались метеоспутники. Благоговейно Дуров внимал всем звукам ночи. Обычную эту нелепую ночь своего века вбирал он сейчас в себя с благоговением. Все стекла в машине были опущены для беспрепятственного проникновения ночи. Дуров старался запомнить, вобрать в себя все блики и запахи ночи – запахи мокрой листвы и полихромдифенилметатоксина, вековечной болотной гнили и мазута. Как неожиданно пришла эта ночь свершившегося чуда! Ни грома, ни молний, ни световых, ни звуковых эффектов не понадобилось. Чего же стоили эти долгие годы работы, те «блистательные достижения», которыми восхищались немногие сохранившиеся знатоки? Чудо массового доверия, раскрытая единая душа трехсотголовой свадьбы… чудо пришло ко мне будто со стороны… и неужели я поймал пропавший жанр?.. поверят ли друзья?.. смогу ли сохранить летучую искру?
Слева недалеко от шоссе открылись обрывы, похожие на белые утесы Дувра, – известковый карьер. Там работала ночная смена, освещенный, будто корабль, огромный экскаватор и несколько сверхмощных БелАЗов. За карьером сразу подступал к шоссе лес, рассеченный просекой высоковольтной передачи. Конструкции мачт одна за другой уходили в темноту, словно череда триумфальных арок, воздвигнутых для неведомых еще торжеств. У подножия одной из опор трепетал маленький костерок, и рядом угадывалась человеческая фигурка. Дуров понял, что ему нужно туда. Он понял вдруг, что именно для этой встречи сорвался он из блаженного «Лукоморья», со свадьбы швейников, где только что произошло одно из долгожданных чудес жанра.
Он хотел было оставить машину на обочине, но увидел в свете фар вполне подходящий спуск и осторожно стал съезжать в высоковольтную просеку. Человек, сидящий у костра, кажется, заметил огни приближающейся машины, но навстречу не встал. Дуров проехал немного по твердому грунту до кустарника, возле которого обнаружил спящий фургон-«фиат», почти такой же, как и его собственный, быть может, несколько иной окраски. Он оставил свою машину и дальше пошел пешком.
Человек у костра смотрел на подходящего Дурова, но не прерывал своего дела. Он брился. Медленно длинным тоненьким лезвием старомодной бритвы он не без удовольствия снимал со своего лица пушистые бакенбарды. Костер освещал его лицо и как бы вздувал его. Лица, освещенные снизу красным огнем костра, всегда кажутся вроде бы вздутыми, слегка преувеличенными. Все будто вздуто – щеки, нос, надбровные дуги. Тем не менее Дуров немедленно узнал Сашу, одного из их бродячего цеха.
Когда-то, лет десять, а то и двенадцать назад, они дружили, были почти неразлучны, своего рода тандем, Саша и Паша, Сапаша, как иной раз называли их девушки и приближенные. Так было в зените успеха, когда весь жанр вдруг ожил и древние традиции грубоватого площадного колдовства вдруг поразили мир словно какое-то откровение, будто послание инопланетян. Быть может, и следовало держаться традиций, смирить гордыню, не искать сомнительных секретов, не стремиться улучшить жанр, не рисковать – быть может, не потеряли бы. Они не смирили гордыню и терпели крах за крахом, рассеивались и пропадали в безвестности. Где был ты, Саша, эти десять лет? А где ты Паша, пропадал эти двенадцать?
Дуров сел к костру и прикурил от уголька.
– Привет, Пашка, – сказал друг.
– Привет, Сашка, – сказал друг.
Рядом с костром, словно третий собеседник, сидел, или лежал, или стоял туго набитый кожаный мешок с веревочными завязками. Дуров потянул веревку и запустил в мешок руку.
– Зачем тебе это надо было, Сашка? – не удержался он от укора. – Боже мой, глупость какая!
Он вытащил из мешка пригоршню пятидесятирублевок и швырнул их в костер. Деньги затрещали, словно оладьи на сковородке, и тут же исчезли.
– Я отчаялся, – ровно, без эмоций сказал Саша.
– Как глупо, Сашка, как обидно… ты помнишь тот карнавал на Ай-Петри, что мы устроили вдвоем?.. И теперь фальшивые деньги… словесный портрет… бакенбарды… какая ерунда… – Дуров страдал от горечи, явственной, как изжога.
– А ты разве
