южных границ Халиссинии. Загребущие руки охотников за головами проникают повсюду, смешивая на рабовладельческих рынках разные племена и наречия, делая бывших врагов собратьями по несчастью…
Две кухонные рабыни собирают грязные тарелки в пустые бочки и неторопливо толкают тележку к выходу. Невольно замечаю, какими голодными взглядами провожают их парни. Порою кто-то из «старичков» пытается заигрывать с девушками и молодыми женщинами, появляющимися по эту сторону ворот, но, к счастью, пока никто не позволял себе опасных вольностей.
— Эх, покурить бы, — мечтательно вздыхает Зверь, щурится от солнца и присаживается рядом со мной в тени навеса. — Тысячу лет не держал во рту трубку, а охота подымить так никуда и не делась.
— Здоровее будешь, — бурчу я, смутно припоминая, как сам с боевыми товарищами курил халиссийский дурман в их проклятых бескрайних пустынях.
— И толку? — не унимается Зверь, поглядывая на меня. — Положить здоровье на Арене, на потеху толстозадым кровопийцам?
Его нытье, пусть пустое и беззлобное, вызывает необъяснимое раздражение.
— У нас с тобой вроде были другие планы и на наше здоровье, и на жирные задницы кровопийц.
— Я помню, не злись, — миролюбиво хлопает меня по плечу Зверь. — И все же, не замолвишь словечко насчет курева перед госпожой?
— Ты видал госпожу хоть раз с тех пор, как нас заперли здесь? — раздражение выплескивается через край, хотя Зверь в этом нисколько не виноват.
Он на миг умолкает, не спуская с меня прищуренных глаз. Но лишь на миг.
— Может, занята?
— Может, — отворачиваюсь и сплевываю горькую слюну на горячий песок.
Вель не показывается на площадке с тех самых пор, как перед нашим носом захлопнулись ворота. Может, и вправду занята, но раньше она заглядывала к нам почти каждый день, наблюдая за тренировками, а теперь ее любимое кресло на возвышении под парусиновым шатром пустует и припадает пылью. Чем она может быть так занята? Почему ее нисколько не волнует то, что мне и Хаб-Арифу закрыли выход в поместье? Неужели сейчас, когда она заполучила от меня ребенка, наши встречи для нее ничего не значат?
Каждый раз подобные мысли поднимают во мне волну злости. Теперь, когда я не видел Вель почти неделю, наш давний с ней уговор о восстании кажется ловушкой. Стараюсь гнать от себя мрачные подозрения, но с приходом ночи они начнут грызть меня с новой силой.
Завтра суббота. Так или иначе, мы должны увидеться, хотя бы мельком, если ничего не изменилось и мы все еще нужны на Арене.
— Ты чего такой смурной? — меж тем продолжает допытываться Зверь. — Случилось что?
— Пока нет, — бросаю коротко.
Очень хочется верить в свои слова. Не объяснять же ему, что снова чувствую себя тигром, запертым в клетке.
Со стороны ворот вновь доносится лязг задвижки. В калитку проскальзывают рабыни госпожи: Лей и Сай с какой-то ношей. Хаб-Ариф оживляется, улыбка обнажает белые зубы, когда он смотрит на свою женщину. Новая волна беспричинной злости, на сей раз смешанной с завистью, захлестывает меня с головой. Пусть сейчас и им несладко, пусть они не могут миловаться по ночам, но по крайней мере Лей приходит к нему, говорит с ним, прикасается к нему…
Встаю, отряхиваю штаны и ухожу подальше, к бочке с водой, делая вид, будто одолела жажда. Хотел бы не смотреть в их сторону, но помимо воли подмечаю улыбку Лей, быстрый поцелуй, многообещающий взгляд, брошенный на Хаб-Арифа. Слышу тихий, воркующий шепот. Отворачиваюсь, чтобы не рассвирепеть окончательно. Но, к моему удивлению, вскоре за спиной раздаются легкие шаги.
— Эй, повернись-ка!
Голос Лей, обращенный ко мне, звучит совсем иначе, словно в сладкий сироп внезапно налили горькой желчи.
— Чего надо?
— Пора заняться твоей рукой.
— С моей рукой все в порядке.
Пожалуй, ответ звучит грубо, но грубость эта напускная: сознание того, что Вель присылает рабынь позаботиться обо мне, приятно щекочет нутро. На языке вертится вопрос, почему же она сама не приходит, но перед Лей выворачивать душу не хочется.
— Будет в порядке, когда вновь сможешь крепко держать меч и выйдешь на Арену, а до тех пор умолкни и повинуйся.
Там, под лопаткой, где мгновение назад разливалось тепло, теперь поселяется мерзкий холодок. Значит, Вель беспокоится не столько обо мне, сколько о моих победах на Арене?
Девчонка Сай меж тем разжигает угли в небольшой жаровне, подогревает принесенную с собой морскую воду, размешивает в ней масла и отвары. Пока моя рука нежится в горячих ароматных припарках, Сай куда-то исчезает, а Лей раскладывает над тлеющей жаровней морские камни. Долго наблюдаю за ней исподлобья, и в конце концов не выдерживаю.
— Как она?
— Кто? — выгибает бровь Лей, будто и в самом деле не поняла.
Иногда хочется удушить эту наглую стерву. И как такая гадюка могла понравиться бесхитростному и прямому, как тренировочный столб, Зверю?
— Ты такой смешной, когда злишься, — вдруг усмехается Лей. — У тебя на лице все написано, будто в книге. Кстати, «она» в порядке. Жива-здорова. Приходил лекарь, подтвердил, что она в тяжести. Будто женщина этого и сама не знает.
Лей насмешливо фыркает, и моя злость, накопленная долгими днями ожидания, потихоньку гаснет. На ее место приходит уныние. Сам не знаю, что хотел услышать от Лей. Вроде бы и не сказала ничего плохого, а все же чего-то не хватает… Почти решаюсь спросить, почему госпожа не приходит, когда взгляд случайно падает в сторону, где сидит Кйос и… рядом с ним пигалица Сай!
На несколько мгновений приходит онемение. Оторопело наблюдаю, как Кйос принимает позу сытого кота, якобы ненароком поигрывает мышцами на груди, как лыбится, искоса глядя на девчонку. Она же с восторгом смотрит ему в рот, время от времени опускает ресницы, смущается… и снова смотрит блестящими от восхищения глазами!
И как я раньше этого не замечал?
Легкий хлопок по щеке приводит меня в чувство.
— Не пялься на них так, будто хочешь сожрать.
— Кхм… и давно это у них?
— Что — это? — ехидно щурится Лей. — Ничего такого не происходит.
— Она же еще совсем дитя!
Лей почему-то хмурится и отвечает уже без улыбки.
— Это дитя — рабыня, которой уже пришлось познать мужчину. И отнюдь не по своей воле. Пусть себе посидят, ничего с ними не сделается.
— Я думал… ей нравится Аро.
— Аро ей нравится. На прогулках у моря они — два сущих ребенка. Когда оба не заняты, он учит ее читать. Как брат сестру, — искоса смотрит на меня Лей.
Я могу только вздохнуть. Ничего не понимаю в делах сердечных. Женщины порою делают странный выбор…
Когда припарка остывает, Лей медленно,
