что в упор не желают замечать иные политики, приковывает повышенное внимание поэтов. Не случайно любимый многими бард Булат Шалвович Окуджава (1924–1997) в «Старинной студенческой песне» призывал:
Возьмемся за руки, друзья,
Возьмемся за руки, друзья,
Чтоб не пропасть поодиночке…
Возьмемся за руки, ей-богу.
Солидарность — одновременно основа и гарантия безопасности каждого. Безопасность каждого — гарантия безопасности всех. Таков девиз гражданского общества. Государство, которое выступает гарантом обеспечения культуры достоинства своих граждан, оберегается людьми в качестве своего национального достояния и личного блага. Государство, которое по первому зову бросается на защиту своего гражданина, беспрекословно признается Отечеством, даже если человек совсем недавно попал под его высокое покровительство. За такое государство сражаются и умирают, потому что оно — гарантия выживания остальной части народа, семьи, друзей и культуры каждого гражданина.
Те же социальные образования, целостность которых поддерживается не солидарностью и уважением людей, а лишь стечением исторических обстоятельств и репрессивным началом безликой государственной машины, как правило, теряют привлекательность в глазах его обитателей, а вместе с ней — свою историческую жизнеспособность и иммунитет к распаду. Таковые гибнут при первом же серьёзном испытании на историческую прочность — обстоятельство, которое также не ускользнуло от внимания чуткого поэта:
Вселенский опыт говорит,
что погибают царства
не оттого, что тяжек быт
или страшны мытарства.
А погибают оттого
(и тем больней, чем дольше),
что люди царства своего
не уважают больше.
Эти строки Окуджавы — своеобразная эпитафия великой державе, которая, оказавшись способной запускать людей в космос, не удосужилась проникнуться уважением к их личности.
Первый том своих мемуаров «Омут памяти» академик А.Н. Яковлев завершает такими строками: «Итак, закончился ХХ век. Для России — самый страшный, самый кровавый, до предела насыщенный ненавистью и нетерпимостью. Кажется, пора бы одуматься и покаяться, попросить прощения у тех лагерников, кто ещё остался в живых, преклонить колени перед миллионами расстрелянных, умерших от голода, разбудить уснувшую совесть и признать наконец, что мы сами помогали режиму порабощать нас — всех вместе и каждого в отдельности». Однако — нет, не в наших исторических традициях перед кем-то каяться и виниться. Наоборот, каждый из субъектов титульной супернации стал искать врага в своих бывших соотечественниках, в кознях других этносов и других церквей. А ведь некоторые народы нашли в себе силы покаяться за то зло, что причинили другим людям, этносам, нациям. А бывший советский народ, увы, не смог до сих пор.
Здесь уместно привести горькое размышление А.И. Солженицына: «И вот в Западной Германии к 1966 году осуждено восемьдесят шесть тысяч преступных нацистов… А между тем, если 86 тысяч западно-германских перевести на нас по пропорции, это было бы для нашей страны четверть миллиона! Но и за четверть столетия мы никого их не нашли, мы никого их не вызвали в суд… Загадка, которую не нам, современникам, разгадать: для чего Германии дано наказать своих злодеев, а России — не дано?… Но перед страной нашей и перед нашими детьми мы обязаны всех разыскать и всех судить!… Мы должны осудить публично самую идею расправы одних людей над другими!…. Не наказывая, даже не порицая злодеев… мы тем самым из-под новых поколений вырываем всякие основы справедливости… Молодые усваивают, что подлость никогда на земле не наказуется, но всегда приносит благополучие. И неуютно же, и страшно будет в такой стране жить!».
Но, в действительности, мы продолжаем жить в стране, в которой подлость не наказуема и более того приносит свои обильные плоды: власть и собственность, по сути, сконцентрировалась в руках представителей номенклатуры бывшего СССР, связанных с ними деятелей теневой экономики и обслуживающих их посредников или, как их прозвали в народе, «решал». Они — порождение нашего большевистского преступного прошлого — ныне и стали правящим классом в постсоветских республиках. Чего не скажешь о современной Германии. Как заметил российский журналист, первый президент Академии российского телевидения Владимир Владимирович Познер, что когда ему приходилось бывать в Германии у него сначала от немецкой речи мороз шел по коже, а сегодня он снимает «перед немцами шляпу за то, как упорно они вытравливают фашистскую идеологию — и говорят, и в учебниках об этом пишут, и детям все объясняют. Причем не кивают на кого-то: мол, виноват Гитлер, нацисты, а каются: это мы, это наш немецкий народ сделал». Да, видимо, не всем народам Бог даровал «привилегию» испытать покаяние и, соответственно, право на цивилизованное бытие. А эти качества на поверку оказались очень тесно связанными между собой.
Итак, большевизм оказался гораздо более живучим чем нацизм. Почему? Видимо, потому, что в историческое небытие канула лишь конкретная государственная форма — СССР, но бессмертной оказалась суть большевизма — традиция невежества. Мы её не вычленили, не признали, не пригвоздили к столбу
