глаза. — Слушай меня, шлюха! Еще раз посмеешь говорить со мной в таком тоне…
— То что? — раздвинула я разбитые губы в насмешливой ухмылке. Надеюсь, получилось достаточно устрашающе, потому что в следующий момент мать отпустила меня, брезгливо вытирая ладонь о дорогую ткань лавандового костюма, в который была одета. — Ну, так что, мамочка?
— Не смей меня называть так, дрянь! — тут же взвизгнула Сокольская, замахиваясь во второй раз. Но я, даже будучи ослабленной после странного укола, успела перехватить ее руку, сжав не по-женски тонкое запястье. — Ты… ты, приблуда!
Насмешливое выражение быстро покинуло мое лицо, сменившись бледностью, и я заметила торжествующее выражение на лице Виктории. Мать поняла, что сделала мне больно, но и я не собиралась спускать ей подобного оскорбления. Сжав сильнее ее запястье, заставила склониться чуть ниже и прошептала в лицо:
— Знаешь, что меня всегда интересовало? Почему матери бросают своих детей, спокойно живя с любовниками за границей? И почему отцы вдруг не только обеспечивают их содержание, но и заставляют приветливо относиться к совершенно чужой тетке с уважением? Мне все и всегда отдавал только папа — любовь, заботу, ласку. Потом он дал мне образование, всячески расширял мой кругозор. А что делала в это время ты, моя мать? Сорила его деньгами в Париже и Милане, пока он тут горбатился, пытаясь поднять с колен свою компанию? И теперь ты переметнулась к его конкуренту, чтобы отнять у папы последнее. Что ты за тварь такая? Ты, которая моя мать…
— Не смей называть меня так! — тихо повторила Виктория, глядя на меня с ненавистью. Я отпустила ее руку, практически оттолкнув от себя, и поднялась на ноги. Держали они меня пока не очень твердо, но я постаралась встать ровнее, глядя ей прямо в глаза. Пусть не надеется, что я стану тут вымаливать у нее прощения и материнской любви. — Как же я тебя ненавижу! Маленькая пиявка, присосавшаяся к моей семье, тварь, отнявшая у меня все! — от горящей ненависти в ее голубых глазах, я невольно отшатнулась, но тут же попыталась совладать с собой. Нет, я не боялась, скорее, меня беспокоило ее состояние. Но… секунда, и передо мной снова идеальная Виктория Сокольская. Лицо глянцевых журналов прошлого десятилетия. Женщина, так и не ставшая мне матерью. — А хочешь знать, кто ты на самом деле?
Ее вопрос, признаться, вызвал у меня легкое недоумение, заставив мои брови взлететь вверх. Но, видимо, Виктория считала иначе.
— Кто я? — «удивилась» я в ответ, а затем решила немного сыграть на ее эмоциях. Просто мне нужна правда, а кто как не эмоционально неустойчивая личность расскажет обо всем, что держит даже в строжайшем секрете? — Конечно, знаю. Александра Георгиевна Сокольская. Дочь Георгия и Виктории Сокольских, или ты забыла, мама?..
— А-ха-ха-ха, — звонко рассмеялась Виктория, но смех ее был исключительно злым. Я нахмурилась, стараясь не выдать себя, но продолжала смотреть на нее, ожидая продолжения. — Ты? Да ты никто! Жалкий выродок, оставшийся без родителей и семьи. Ты — тварь, всю жизнь мешавшаяся под ногами и отобравшая все, что принадлежало мне! Мне! Не тебе! — ее слова, словно острое лезвие, прошлись по моим оголенным нервам, заставляя вспоминать всю накопленную за годы боль. Боль и обиду от ее отношения ко мне, своему ребенку.
— Значит, ты изменила отцу, а ненависть вымещаешь на мне? — тихо спросила ее, понимая, что только этим можно объяснить ее ненависть ко мне.
— Я? Изменила? — картинно удивилась Виктория, а затем грациозно опустилась в кресло, расправляя и без того идеальные складки на плиссированной юбке от известного кутюрье. Выпрямила спину так, что того и гляди, хрустнет от идеальной осанки. Виктория прошлась по моему плачевному внешнему виду оценивающим взглядом, заставив невольно ощутить себя провинившейся замарашкой перед сиятельной леди. — Нет, до моего отъезда в Германию, где я, наконец, встретила свою любовь, я была верна своему мужу, — я растерялась от ее признания настолько, что даже не поняла, о чем она говорит. Как, тогда, вышло так, что папа не мой отец? Видя мое удивление, Виктория раздвинула губы в холодной усмешке, «соизволив» пояснить. — Ты не его дочь. И не моя, — она демонстративно содрогнулась, будто одна мысль о нашем родстве вызывало у нее омерзение.
— Но… тогда?.. — ноги практически отказались меня держать, и я опустилась на кровать, чувствуя слабость во всем теле.
— Я всегда знала, что у Жоры есть ребенок на стороне, — обманчиво равнодушным тоном начала Виктория. — Нет, не этот ублюдок из далекой деревушки, мамаша которого решила проявить несвойственную ей гордость, — голос Сокольской сочился ядом, — о нем я не знала. А вот ты… я знала, что у него есть женщина. Еще до свадьбы знала, но не придавала этому значения. Подумаешь, все мужики гуляют с одними, но женятся только на тех, кто достоин.
Я едва не хрюкнула от смеха, но побоялась, что мать не захочет дальше делиться подробностями, поэтому усмешку сдержала. И где только она всего этого наслушалась? Надо же — достойна стать женой!
— Я была беременна, когда узнала, что и эта… его подстилка, — она бросила на меня уничижительный взгляд, — тоже ждет ребенка. И тогда же узнала, с кем мой муж мне изменяет. Выследила его! Пять месяцев он молчал об этом, даже дружка своего уговорил жениться на ней, чтобы прикрыть их… плод, — презрительно выплюнула Виктория, не глядя в мою сторону. Сколько же в ней было яда, которым она травила не только себя, но и меня все эти годы. — Каким он счастливым был, ожидая… твоего рождения, — острый взгляд голубых глаз резанул подобно бритве. — А, знаешь, — губы матери сложились в горькую усмешку, и впервые я увидела, что за внешним лоском и идеальными манерами скрывается обычная уставшая женщина. Скорбные складки разрезали ее щеки, что даже плотный слой тонального средства не смог их скрыть. — Когда я ему сказала, что жду нашего сыночка, знаешь, он просто мне сказал — молодец. Молодец! Ни радости, ни счастья от того, что у него будет сын, которого он станет всему учить. Он не был ему нужен, а вот…
Взгляд женщины, язык теперь не поворачивался называть ее мамой, остановился на мне, и я не заметила в нем ни капли сожаления или сострадания — ничего в нем не было, только пустота. И это пугало, по-настоящему пугало, до дрожи в коленках. На что готова отчаявшаяся женщина, я догадывалась, но тяжелее было услышать это от нее самой?
— И тогда я решилась. Нашла того, кому их смерть, всех их! была выгодна не меньше моего! —
