он потеряет свою сокровенную, свою родовую мощь и твердость духа.
Совсем скоро этой низкой твари, перед лицом солнца предавшей закон гор, не придется вовсе утруждать себя, чтобы овладеть стадом туриц и высоко среди непорочной белизны приумножить свое потомство. А Белолобому с такими рогами никогда не вернуть себе первенства.
Сейчас единственный прыжок с кручи и один-единственный удар решал все, но решал для обоих.
Сейчас, когда ледники превратились в сверкающие жемчужины, когда прекрасные турицы, откинув на спины рога, смотрят на тебя влажными глазами, когда так горячо и ласково греет золотое светило, трудно сейчас еще раз встать на дыбы и броситься на врага — ведь это будет последний удар, и ты это знаешь. Трудно бросить свое сильное тело, с нежностью вылизанное влажноглазыми турицами, в пропасть на растерзанье стервятникам и воронью, дабы, насытившись до отвала, они еще насытили бы и прожорливых черных своих воронят.
Спеши! — торопил потомок из лона матери.
Спеши! — торопила отцовская кровь, что хлестала из основания рогов. А рога — щит и меч отца — лежали на дне провала.
Спеши, спаси нас и себя!
Белолобый не разгонялся для удара. Он знал, что должен разом отдать все силы и жизнь…
Горы с восторгом встретили этот удар и хором восславили солнце.
ОХОТНИК
(Сванская новелла)
Перевод
Г. Дубровской
— Ты прекрасен, ты горд, ты величествен! — Этот монолог насторожил тура, он замер и повел ухом в сторону охотника. — Соизволь, царственный, спуститься вниз! Солнце садится, приближается ночь. Если мы застрянем на этой вершине, что подпирает собой небо, — мы пропали. Тогда чего же мы стоим: ты — тур, я — человек. Что же ты застрял между гребнями и только поводишь навостренными, словно у лошади, ушами! Спускайся же! Хотя бы настолько, чтобы тебя могла достать моя холодная пуля. Ты же знаешь, подняться выше я не могу. Наверно, и так удивляешься, как это меня угораздило вскарабкаться сюда вслед за тобой. Я не хвастаю, но только тебе ведомо, что здесь еще не ступала нога ни одного охотника. Припомни, на этой вероломной вершине еще никто не был, даже из самых отчаянных, вроде меня. Потому-то ты и спешишь сюда, словно за стены неприступной крепости. Но ведь и я понимаю, что творю. Разве я оказался здесь не из любви к тебе? Клянусь всеми святыми, ты и вправду красив! И достоин того, чтобы ради тебя карабкаться по этим кручам, рискуя оставить свою голову на алтаре удачи.
Солнце садилось и покрыло ржавчиной гребни вершин. Повернув голову в сторону ветра, тур застыл словно изваяние.
— Уж не намереваешься ли ты провести здесь ночь? Смеркается. Самое время возвращаться. А ты стоишь как вкопанный, и вид у тебя такой, будто ты собираешься раз и навсегда разрешить извечный спор наших дедов и прадедов — вражды и любви. Об этом следовало подумать раньше. И сегодня тот, кто останется в живых, будет дальше ломать над этим голову. Наши жизни — словно клубок, у которого ни начала, ни конца.
Охотник прислонился к покатой каменной глыбе и одной ногой уперся в небольшой скалистый выступ, размером с кулак, чтобы не сползти вниз.
— Спускается ночь! Ты, удачливый! Оглянись вокруг, разве тебе не хочется поискать тропу, что ведет к твоему стаду? Что с того, что ты зверь? Ведь и дом и убежище нужны тебе не меньше моего, да и собратьев своих разве ты не любишь? Ведь только верность и преданность дают вам силы выжить в этом царстве льда и снегов. Что же ты застыл в такой неловкой позе? Ведь бездействие — для тебя гибель. Ты же — сама жизнь. В твоих жилах бурлит кровь, а неутомимые ноги словно приросли к скале. Если мы вот так простоим до утра, что с нами будет? К утру мы превратимся в ледяные глыбы. Я еще как-то постараюсь укрыться, а что будет с тобой? Ветер хлещет прямо тебе в лоб. И если ты не спустишься вниз, тебе придется провести ночь еще более мучительную, чем мне. Так ты погубишь и себя и меня. Только один из нас должен остаться в живых. Дядю моего Джобе где-то в этом месте твой предок сбросил в пропасть. А не было бы его победы — не явился бы на свет ты, такой прекрасный и гордый. И эти без того холодные и безжизненные скалы осиротели бы. Вот почему мы с тобой должны расплачиваться кровью. И я не просто охотник, а еще и мститель.
Моего дядю Джобе, который не успел еще жениться и обзавестись наследником, сбросил со скалы твой предок. Я появился на свет ровно через две недели. И мой отец, тяжело переживавший гибель брата, назвал меня его именем, подвесив у моей колыбели его ружье и кинжал. Вот это ружье. Из этого ружья целился дядя в твоего предка. Оно верное, стреляет метко. Вот почему ни винтовка, ни берданка мне ни к чему.
Но мне кажется, что ты умнее и хитрее своего предка. Теперь трудно сказать, я ли тебя загнал на этот выступ, ты ли заманил меня сюда. Так или иначе, ни тебе, ни мне отступать некуда. Ты думаешь, у меня есть выход? Ты ошибаешься. Я охотник, к тому же ношу имя Джобе, я его кровь и его плоть. Правда, я перекрыл тебе дорогу назад, но ведь и сам не могу поступиться своим добрым именем и вернуться домой с пустыми руками.
Я ведь тебе сказал, что не знаю: я ли тебя отбил от твоего стада, как самого прекрасного, или ты сам, верный рыцарь своего рода-племени, заманил меня сюда, чтобы отвести беду от своих собратьев, и по своей же воле угодил в западню.
Гребни,
