Приступаю к чтению, не обращая на рябь в глазах. Строчки, одна за другой, впитываются в мозг, вырисовывая перед мысленным взором жестокую картину жизни. Холодные, словно острия клинков, слова вонзаются в мое тело, раздирая несопротивляющуюся плоть на части. Во рту появляется металлический привкус крови, он же, мощным рывком, ударяет в нос, вызывая непроизвольные приступы рвоты. Чем ближе завершение отчета, написанного сухим профессиональным языком истинного следака, тем хуже себя чувствую. В голове выстраивается четкая цепочка событий: алкоголь, галлюциноген, афродизиак, Мери, изнасилование, попытка суицида, год реабилитации в одной из частных клиник Еревана, заочное отделение славянского университета по курсу «Лингвистика», полгода работы в небольшой столичной компании, переезд в Москву, встреча…
В какой-то момент организм просто дает сбой. Понимаю, что не справляюсь, вскакиваю с места и бросаюсь в ванную. Слышу, как за спиной грохочет упавший табурет, но не оглядываюсь. Меня колотит так, что с трудом передвигаю ноги. Несколько раз спотыкаюсь, хватаюсь руками за стены, пытаюсь сохранить равновесие. Не понимаю, как добираюсь до туалета и успеваю склониться над раковиной, прежде чем меня вырвет. Желудок испражняется, выплескивая весь выпитый виски, горечь во рту не проходит. Меня рвет так, что кажется внутренности сейчас вывалятся. Пот стекает по телу, впитывается в белоснежную рубашку, из-за чего она липнет к коже, доставляя дополнительный дискомфорт.
Задыхаюсь. Горло саднит так, будто кто-то вцепился в него и с каждой секундой усиливает нажим. Тянусь к основанию шеи, провожу по ней ладонью, стараюсь смахнуть невидимые путы, но не выходит. Шум льющейся из-под крана воды режет слух, бьет по барабанным перепонкам, вызывая такой гундеж, что собственное отражение кажется невероятно далеким и расплывчатым. Сую голову под холодную струю в надежде, что это поможет. Держусь до тех пор, пока в легких не остается ни грамма кислорода.
Навалившись всем телом на мраморную столешницу, устремляю взгляд в зеркало. С трудом узнаю себя в том подобии человека, в которого превратился. Рубашка расстегнута, белая майка полностью пропитана влагой, на лице – маска покойника: глаза красные от непролитых слез и крови из лопнувших капилляров, щеки впали, мокрые короткие волосы торчат в разные стороны. Это не я. Не могу быть им. Я умер. Давно. Еще шесть лет назад. В тот самый вечер, когда посмел коснуться ее…
Не выдерживаю и начинаю кричать. Громко. Надрывно. До звона в ушах. Подобно раненому зверю, на последнем издыхании. Кричу до тех пор, пока голос не садится, а отчаянный рык становится больше похожим на жалкий скулеж побитого пса.
Маленькие ладошки вдруг опускаются мне на грудь, к спине прижимается хрупкое девичье тело. Вздрагиваю, как от удара. Сильного такого. Точного. Прямо в солнечное сплетение. Замираю, даже дышать перестаю. Боюсь пошевелиться. Не знаю, что делать, как себя вести. Чувство вины опаляет меня изнутри, выжигает в прах, превращая в ничто. Только отчаянное желание продлить мгновения рядом с ней заставляет держаться, не дает сломаться, превратиться в руины…
Молчим. Слова излишни, они не смогут описать того, что происходит с нами. Минута. Две. Время летит так стремительно, так безвозвратно. Оно мчится вперед, приближая неминуемое. Почему-то, где-то глубоко в душе, я был уверен, что скоро потеряю ее. Надолго. Возможно, навсегда. И от этого хотелось выть на луну, на стену лезть, крушить и уничтожать все вокруг. Бывают в жизни моменты, когда понимаешь, что дошел до предела, выгорел до конца, без остатка. Стоишь на перепутье дорог и не знаешь, куда идти, какое направление выбрать. Я находился в таком состоянии, и черт его знает, насколько еще мне хватит сил. Стою посреди пути, а в голове пустота.
Хочу растянуть этот момент по максимуму. Ничего не делать, ни о чем не просить. Просто быть с ней рядом, как сейчас. Вдыхать сладкий, с нотками ванили, аромат ее волос, и верить в иллюзию счастья. Только бы она не отпускала. Только бы продолжала прижиматься ко мне. Только бы не ненавидела…
– Я так сильно люблю тебя, – звонкий голосок Мери разрезает тишину, повисшую в воздухе, и проникает мне прямо в сердце. – Так люблю…
Не выдерживаю. Разворачиваюсь к ней лицом, обхватываю руками голову девушки и прижимаю к своей. Слезы жгут взгляд, от ее аромата сносит крышу. Наши дыхания сплетаются воедино, вырисовывая невидимые узоры и прожигая кожу своим неконтролируемым пламенем. Ладошки Мери упираются мне в сердце, заставляют его биться чаще. Ее губы находятся всего в нескольких сантиметрах от моей шеи, а мои так и рвутся накрыть сладкий ротик и целовать до тех пор, пока последние силы не покинут бренное тело.
– Воробышек, – шепчу с придыханием, плавясь под ее пристальным взглядом. – Мой бесценный раненный птенчик… – она всхлипывает и начинает плакать. – Если бы я только мог, – голос срывается, отказывается подчиняться мне, но я настырно продолжаю говорить, выводя на собственной душе надпись «насильник». – Я бы отдал все на свете, чтобы вернуться в прошлое и застрелить себя до того, как посмею коснуться тебя этими руками… Я шесть лет жил с мыслью о том, как найду тебя, встану перед тобой на колени и буду умолять простить. Заставлял себя верить, будто ТАКОЕ возможно простить…
– Не надо, – умоляет она, но не перестает плакать. Холодная ладошка прижимается к моим губам, а глубокие карие глаза буравят так, что хочется упасть замертво, лишь бы не видеть этой боли, не тонуть в ее слезах. – Пожалуйста, не надо…
Замолкаю, только бы она не страдала. Мои слова ранят ее, возвращают в прошлое. Мери не хочет вспоминать. Бог свидетель, я прекрасно ее понимаю. Хочу, чтобы она забыла. Хочу, чтобы ее шрамы затянулись, чтобы перестали кровоточить. Хочу видеть ее счастливой, или… Вообще больше никогда не видеть, но только бы знать, что она отпустила, оставила меня в том проклятом клубе и освободилась. От меня, от воспоминаний, от той ночи…
Не понимаю, как мы оказываемся в гостиной. Она усаживает меня на диван, совсем как маленького. Неуверенными, неловкими, абсолютно невинными движениями, снимает с меня мокрую рубашку, отбрасывает ее в строну. Следом летит и майка. Остаюсь перед ней с обнаженным торсом и распахнутой настежь душой. Малышка замирает, заворожено смотрит на татуировку. Воробышек, расположившийся на импровизированной ветке-шраме.
Я всегда помнил ее. На подсознательном уровне. Вопреки амнезии и желанию забыть. Даже прозвище дал соответствующее, потому что Мери всегда была со мной. Я носил ее на своем теле, словно клеймо, с той самой ночи, как увидел впервые. С тех пор, как отправил ее прямиком в ад…
Дрожащие пальчики касаются белого бугорка, пробегаются по всей его длине. Выдыхаю сквозь зубы. Шумно так. Словно она расковыряла свежую рану. Замирает в оцепенении. Смотрит на меня своими огромными, полными отчаяния и грусти, глазами-озерами. На бледной шее девушки пульсирует вена. Часто-часто. В такт моему сердцу. Пухлые губы слегка приоткрыты, ладонь так и осталась прижата к моей груди.
– Я набил эту татуировку, – откуда-то издалека, до меня долетает мой хриплый голос, – сразу после возвращения в Москву. Тогда я еще не знал, что однажды встречу своего воробышка в реальности…
