Рафт остановился в ожидании. Он чувствовал, что это был уже другой человек, совсем не похожий на того, который дрался во дворе замка. Он изменился даже физически. С Дарумом произошла какая-то перемена, и это было очевидно, но какая — Рафт определить не сумел.
— Садись, — проговорил царь по-индейски.
Даже его голос звучал сейчас иначе. Сдержанно и бесстрастно, словно далекая музыка. Рафт вытянул руку, нащупал диван и сел. Наблюдавшие за ним глаза сверкнули зеленым цветом.
— Слушай, — приказал Дарум.
В его ногах шевельнулась тень, мягкие линии которой выдавали женскую фигуру. Саму женщину было почти не видно, но от ее дыхания веяло холодным ужасом. Рафт услышал звук, в котором слились флейта и вздыхающая лютня, этот звук был почти голосом, который о чем-то молил и спрашивал.
Царь заговорил снова:
— Юранн хочет знать, зачем ты пришел в Паитити, Крэддок. Музыка, это ее голос, по-другому она не говорит. Но она спрашивает тебя, кто ты? Из какого мира?
Снова запели струны, и в них снова прозвучал вопрос. Рафт подался вперед, но взгляд царя остановил его.
— Он — бог, Юранн, — сказал Дарум, обращаясь к женщине и указывая на Рафта. — Он был здесь в самом начале, и сейчас, в самом конце, пришел снова. С тех пор как он впервые увидел Паитити, на свет появился новый род, и тень, которую отбрасывает Пламя на все живое, приблизилась к этому роду.
Вновь зазвучала флейта, — она словно вздыхала о наступающей тьме, о тучах, которые стремительно спускались на эту благодатную землю.
— Но есть и другие тени, — шептал царь. — Ты знаешь, Юранн, была женщина, чья красота ослепляла, как огонь, и пьянила, как вино. Ты знаешь, она сводила с ума. Я это тоже знаю.
Страх медленно сжимал сердце Рафта, музыка звучала мучительно, жутко, а из мрака выступали мягкие линии женской фигуры, округлые плечи — и тонкие пальцы Юранн, казалось, просто ласково перебирали плачущие струны.
— Огонь разгорался, — тихо продолжал царь. — В Паитити не было женщины красивее ее, деревья и те склонялись перед ней, когда она танцевала, и даже камни отвечали на ее улыбку.
Неожиданно в этой песне без слов зазвучала надежда, и мрак в комнате словно рассеялся. Переливами зашумел наполненный весенним солнцем зеленый лес, послышался нежный смех, и ярким цветом засияли боевые знамена. Раздался звон клинков и зазвучал легкий, веселый танец.
Но раздался низкий голос царя, и музыка вновь перешла на шепот.
— Был мужчина, который любил эту женщину и думал, что она принадлежит только ему, а она смеялась. Смеялась оттого, что знала о власти не меньше, чем о красоте. Ее опьяняла мысль о господстве над Паитити, о господстве над мужчиной, который властвовал.
В песне Юранн послышалось торжество победы. В темноте нежно светились контуры тонких женских рук.
— И тогда ее взгляд упал на другого, который не был царем. Она знала, что любой мужчина рядом с ней мог повелевать Вселенной и сравниться с самим богом. И клянусь, это было так! И если ее объятия дарили смерть, то смерть эта была как сладкий яд.
Тонкий издевательский смех слился в музыке с потаенной грустью.
— Она была коварной, — проговорил царь, и в застывшем воздухе эти слова упали тяжело, как камни. — И губы ее были коварны… И белое тело Юранн томилось в ожидании…
Песня почти стихла, горько отозвавшись минорным аккордом.
— Это было давно. Так давно. Теперь уже нет в ней коварства, и царь позабыл свою печаль. Перед ним танцуют девушки, они просят его любви, но ему нечего им дать. Он отдал свою любовь Юранн, самой красивой женщине на свете, и она… она любит его теперь.
Тихо, нежно и покорно заиграла флейта.
— Но царь сошел тогда с ума, — продолжал спокойный, ровный голос, и музыка вновь смолкла. — Был страшный час, когда безумие вселилось в него. Этот час, Юранн, всегда будет с ним, любовь и безумие следуют за ним неотступно.
Наступила долгая тишина, в которой угадывалась лишь слабая вибрация от водопада, и в ее железной хватке подрагивало все здание замка.
— Мы с Юранн говорим о том, что давно уже забыто, и о том, чего нельзя забыть, — произнес наконец царь. — Теперь ее язык — музыка, — голос царя резко изменился. — Паитити умрет, но Юранн не должна умереть. Я думаю, что ответ в твоих руках, Крэддок, но позволю ли я тебе открыть эту тайну — пока не знаю. Сначала нам надо поговорить. У меня к тебе очень много вопросов.
Рафт облизнул внезапно пересохшие губы и заговорил:
— Наверное, сначала нам нужно выяснить один момент, Властитель.
— Какой? — спросил царь.
— Я не Крэддок, мое имя Брайан Рафт.
Глаза внимательно смотрели на него, но Рафт уже все решил, и отступать было поздно.
— Я пытался сказать об этом твоему воину, Ванну, но он мне не поверил. Я не знаю, какую историю выдумал Паррор, но думаю, что очень неплохую, дело в том, что Крэддок — его пленник и находится сейчас в его замке. А я пришел сюда, чтобы спасти Дэна Крэддока.
— Я не верю этому.
— Зачем мне лгать? — спросил Рафт. — Какая мне польза от этого?
— У тебя может быть много причин, но Паррор тоже умен, и если ему надо выиграть время — он пойдет и на обман.
— Девушка в замке Паррора, Джанисса, знает, кто я такой.
— Но скажет ли она правду? — задумчиво проговорил Дарум. — Она переменчива, как утренний ветер.
Расскажи мне свою историю, я не знаю, чего в ней будет больше — правды или лжи, но я выслушаю ее.
Рафт начал рассказывать с самого начала, с того вечера, когда в их маленькой больнице в самом сердце джунглей появились да Фонсека и Паррор. Он старался изложить свои мысли как можно точнее, но красноватый сумрак комнаты действовал на него странным образом, и он с трудом подбирал слова. Когда Рафт закончил свой рассказ, сверкающие глаза царя были полузакрыты.
— Иди, — приказал Дарум.
Рафт медлил, и тогда царь своим низким голосом повторил приказ:
— Иди, я сказал. Мы еще будем говорить с тобой, а сейчас мне надо проверить все, что ты рассказал мне.
Рафт встал. Наполовину скрытая мраком женская фигура у ног Дарума шевельнулась, и вновь зазвучала волшебная, завораживающая музыка, ласкающая, влекущая и печальная.
Глаза царя следили за Рафтом.
Неуверенно ступая, Рафт направился к выходу. Бархатная портьера задела его по лицу, он поднял ее и шагнул под мягкий покров, и позади ярко блеснул свет. Музыка стала громче, пронзительнее, и Рафт обернулся. На возвышении, похожем на помост для царского трона, среди разбросанных подушек стоял Дарум. Он наклонил голову и смотрел вниз на распростершуюся у его ног фигуру. Рафт понял, что не ошибался в своих догадках, — он увидел удивительные, молочной белизны руки и красивое, наполовину скрытое от его глаз тело. Но лицо Юранн было открыто. И это лицо было воплощением ужаса.
