Даром на белый свет?
Разве не знаешь ты
Горе людской бедноты?
Нет тебе дела до их маяты,
Нет в тебе сердца, нет!
Лучше с небес спустись,
Червей поищи, потрудись,
Деток своих покорми, не ленись!
Пользы с тебя ни на грош!
Надо жене помочь
Бедняжке одной невмочь.
Бьётся она весь день, всю ночь
А ты всё поёшь да поёшь!
Вниз хоть раз посмотри:
Видишь, идут косари?
Скосят твой луг до вечерней зари.
Как тогда будешь жить?
Спускайся скорей сюда,
Пока не пришла беда,
Пока не коснулась коса гнезда,
Не всё ж без забот парить!
Ты видно сошёл с ума А ну, как придёт зима?
Песни не сложишь, как хлеб, в закрома,
Будет тебе урок!
Видно, придётся ей,
Бедной жене твоей,
Трёпку тебе задать поскорей Может, и выйдет толк!
Жаворонок:
В заботливых ладонях
Гнездо моё лежит,
И серп его не тронет,
Но мимо просвистит.
Весельем небо дышит,
Мне ветер старый друг,
Я с ним парю и вижу,
Как дивно всё вокруг!
Моя простая песня
Летит к жене моей
И радостью небесной
Сердечко греет ей.
Здесь в небе так прекрасно!
Такая благодать!
Когда б ты мог подняться
И это увидать!
Покрыто сердце пылью,
Но руки рвутся ввысь.
Ты к солнцу, как на крыльях,
В молитве поднимись!
Человек:
Ты смело и cвободно,
Летя, звеня, паря,
Как внук седой Природы
В чертогах у Царя,
Поёшь, не зная страха,
О счастье и любви Моя простая птаха
С мелодией в крови.
Священник мой незнатный
Без ризы и венца,
С сердечком благодатным,
С восторгом без конца,
Поёшь ты в упоенье
И, как левиты встарь,
Возносишь всесожженье
На плотяной алтарь.
Хожу в тоске сердечной,
Вокруг туман и мгла,
А ты, пророк беспечный,
Взлетаешь выше зла.
Даётся мудрость туго,
Гордиться не с руки.
Возьми меня, пичуга,
К себе в ученики.
Ведь если ты так весел,
Беспечен и не пьян,
Тогда тебе известен
Бальзам от горьких ран.
За завесью унылой
Ты видишь тьмы конец,
Твоей достанет силы
На дюжину сердец.
И все твои собратья
Снуют то там, то тут,
Крылатой, звонкой ратью
Хвалу Ему поют,
Молве людской не внемлют,
Не сеют и не жнут,
Пока ничком на землю
Однажды не падут.
Прочитав стихи, сэр Гилберт и леди Гэлбрайт удалились и пошли в новую часть дома, где находились их комнаты и спальня. Проходя по мосту, Джиневра почти всегда бросала взгляд вниз и вверх вдоль пустого русла, виднеющегося в скале. Сегодня она, как обычно, остановилась и выглянула в окно. Внизу пересохшее русло выходило в широкую даурскую долину, вверху его перегораживал оползень, за которым, весело сверкая, бежал с горы ручей. Гибби показал на него. Джиневра с минуту смотрела вдаль и затем тяжело вздохнула. Он спросил её — теперь они разговаривали, скорее, как два духа, слившихся в одно; даже знаки и жесты были им порой уже не нужны, — почему она вздыхает, чего ей так не хватает.
— Только песенки моего ручейка, Гибби, — ответила она.
Тогда он вынул из кармана маленький пистолет и положил его ей на ладонь. Затем он открыл окно и знаками показал, что она должна выстрелить.
Джиневра никогда не стреляла из пистолета и немножко испугалась, но ей было бы стыдно не исполнить любую просьбу своего Гибби. Она подняла пистолет, рука её дрожала. Он накрыл её своей, и дрожь сразу утихла. Она нажала на курок и тут же выронила пистолет, пронзительно вскрикнув. Он дал ей знак внимательно прислушаться. Ещё секунда — и вдруг, как стократное эхо, раздался мощный грохот, скачущий с горы на гору, как гулкий, раскатистый гром. В следующее мгновение Джиневра увидела, что оползень со страшным шумом катится вниз по руслу, подпрыгивая и крутясь: это бурые от земли волны ручья, беснуясь от сумасшедшей радости, с ликующим кличем возвращались в своё родное русло. Джиневра смотрела на всё это, приоткрыв рот от изумления и радости, которая превратилась почти что в испуг, когда вода, как живая, с рёвом приблизилась к мосту и с размаху кинулась под него. Они обернулись и увидели, как ручей несётся дальше, спускаясь к Лорри по крутым уступам своего русла. Пока они смотрели ему вслед, комки земли в воде растаяли, волны прямо на глазах становились всё чище и чище, и через несколько минут под мостом текла, играя и танцуя, уже самая настоящая речка со светло–коричневой водой, прозрачной, как дымчатый горный хрусталь, и её неистовый рёв сменился нежным журчанием.
— Давай посмотрим на него из моей комнаты, Гибби! — сказала Джиневра.
Они поднялись в её башенку, выглянули из окна и стали смотреть на воду. Они смотрели на неё до тех пор, пока в сгустившихся сумерках волны стали уже почти неразличимыми для глаза и угадывались лишь по неясному и непрестанному движению.
— Мой старый добрый ручеёк! — сказала Джиневра. — Со своей старой доброй песенкой! Послушай, Гибби, он не забыл ни одной нотки и поёт совсем, как прежде. Ах, Гибби, какой чудесный подарок!
«Будь я ручьём вроде тебя», — запел Гибби, и Джиневра ясно услышала знакомые слова, хотя Гибби мог повторить лишь мелодию, найденную для них так много лет назад. Джиневра подошла и положила голову ему на грудь, тесно прижавшись к своему молчаливому мужу. Поверх её милой каштановой головки он смотрел в прохладную весеннюю ночь, сверкающую звёздами и испещрённую тенями от высоких гор. Его взгляд вскарабкался по ступеням Глашгара к одинокой вершине, живущей посреди Божьего света. И даже если на своём пути он не встретил ни одного привратника Небес, которого можно было увидеть человеческими глазами, то ему и не нужно было видеть ни прекрасных лестниц, ни сходящих по ним ангелов, ибо Тот, Кто лучше и больше всех ангелов на свете, был здесь, рядом с ними.
Конец
