Из письма Д. В. Философова — А. А. Деренталю
…Я прекрасно понимаю, почему нервничает Б.В., но это могут не понять те, чьи уши развешаны на телефонных проводах.[36]Но и не эта опасность главная. Мне кажется, что опасностью становится наша осторожность (нонсенс!).
Мухин в этот период произвел на меня самое благоприятное впечатление, хотя вел он себя дерзко. Он довольно откровенно и, я бы выразился, беспощадно обрисовал мне обстановку в их организации, и, право же, их следует понять. Вот я и пишу Вам: если снова у вас там создается атмосфера отсрочек, помогите А.П.[37]убедить Б.В., что мы можем уподобиться печальной героине пушкинской сказки о рыбаке и золотой рыбке…
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
Савинков догадывался, с каким ультиматумом едет к нему Мухин, и чувствовал, что переговоры с «ЛД» безобразно затянулись, и только по его собственной вине.
Руководители «ЛД» в ходе переговоров делали уступку за уступкой, они сняли даже свое возражение против иностранной помощи, более того — сами стали снабжать поляков ценнейшими разведывательными материалами, что, кстати, укрепило и положение самого Савинкова. Совершенно ясно, что они шли на такие уступки только потому, что остро нуждались в его, да, именно в его, Савинкова, помощи. В ответ он посылал им Фомичева с его куриными возможностями или Павловского, но только для того, чтобы проверить, не провокация ли все это. А результат получился самый неожиданный — поехал Шешеня и стал там фигурой. Поехал Фомичев — и теперь он счастлив, что участвует в конкретных боевых делах. Поехал Павловский — и тоже пишет, что окунулся, наконец, в кипучую жизнь, даже не хочет возвращаться в Париж. А он сам?.. Конечно, пока он в стороне, кто-то занимает его место, — как говорится, свято место пусто не бывает. И может быть, как раз поэтому со всеми, кого он послал в Россию, происходят столь неожиданные превращения. Шешеня, которому он, как адъютанту, не доверял написать самую ерундовую бумажку, сейчас руководит московской и фактически всей российской организацией НСЗРиС! А Фомичев? Кем он был в Вильно? Хозяином перевалочной квартиры — типичный мелкий функционер. В России он стал политическим деятелем! Ведет переговоры с профессорами и русскими генералами, входящими в руководство «ЛД». Непостижимо! Зекунов, которого он никогда не видел и не знал, тоже, судя по всему, действует отлично. А ему все еще мерещится провокация. Чекисты могли поймать, стреножить и повести на поводке одного, но заставить исправно служить провокации и Зекунова, и Фомичева, и Павловского — это сделать невозможно!.. Здесь все арифметически ясно. Тогда почему же он сам по-прежнему осторожничает и остается в стороне от боевой деятельности? Почему? Почему?..
Он еще и еще раз тщательно анализировал весь ход своих переговоров с представителем «ЛД» и все, что произошло за это уже немалое время. Все было чисто, безукоризненно. Ни тени… Разве что… Почему так легко представитель «ЛД» перенес безобразную, хотя и не лишенную смысла, выходку Павловского тогда ночью, в гостинице? Господин Мухин не похож на такого, который просто так стерпел бы. Значит, это ему для чего-то было надо. Для чего? Савинков находил только один ответ: «ЛД» действительно заинтересована в объединении их сил, и ради этого ее представитель пожертвовал своим личным самолюбием.
Все ясно. Все, кажется, ясно. Надо решать. Дальнейшая затяжка переговоров может привести к потере грандиозных возможностей, которые сейчас так ему нужны. Холодок в отношении к нему западных стран становится все ощутимее. Ну что ж, он им еще покажет когти! Покажет! Они еще потолкутся у него в приемной! Там! В России! В Кремлевском дворце!
Только перед самым рассветом, измученный, он заснул, приняв окончательное решение. Но утром этой решимости снова как не бывало. И опять сомнения и подозрения терзали его. Он был настолько разбит, что позвонил Деренталям и отменил традиционный завтрак. Не пошел к парикмахеру.
Рано утром он отправился к Владимиру Львовичу Бурцеву — старому эсеру, потом кадету, потом либералу, потом меньшевику, политикану и издателю, который в свое время разоблачил предателя Азефа и вообще набил себе руку на раскрытии политических предательств и провокаций русской полиции. Еще ночью Савинков принял решение воспользоваться консультацией и советом Бурцева. В Париже ему больше советоваться было не с кем, и он даже загадал: как посоветует Бурцев, так он и поступит — старик яростно ненавидел большевиков.
Во время первой мировой войны Бурцев — этот непримиримый борец за чистоту рядов русских революционных партий — вдруг все прощает царскому правительству и возвращается в Россию, чтобы вести там «полезную отечеству политическую деятельность». На этот «патриотический шаг» его подвигнули политические деятели Англии и Франции, которые в его лице хотели иметь своего человека в политических кругах России. Полезную отечеству деятельность Бурцев ведет недолго, всего два года. Разразилась Февральская революция. Но Бурцев не ринулся, как Савинков, к Керенскому за министерским портфелем, он правильно оценил обстановку и, воспользовавшись неразберихой, забрался в архивы царской полиции и министерства внутренних дел. Возвратившись на Запад с богатой добычей, он потом расчетливо, из года в год публиковал сенсационные документы и весьма в этом преуспел.
