труду <...>
Наши государства; государства, столь гордые своей высокой цивилизацией, там — всего-навсего хищники <...>
Ах, прекрасная цивилизация, которая в таких возвышенных словах умеет говорить о человеческом достоинстве и о правах человека и которая в то же время унижает и попирает это достоинство и эти права у миллионов существ, единственной виной которых является то, что они живут за океаном, что кожа у них другого цвета и что у них нет возможности все это изменить. Прекрасная цивилизация, которая, сама того не подозревая, расписывается в своем ничтожестве, пустословии и грубости перед теми, кто отправляется следом за ней в заморские края и кто видит, что она там творит. Так вправе ли эта цивилизация говорить о человеческом достоинстве и о правах человека?..» (Из проповеди, произнесенной Швейцером в церкви св. Николая в Страсбурге 6 января 1905 г. — Cahiers de l’association francaise des amis d’Albert Schweitzer, 1969, XX, p. 4. — Далее сокращенно: Cahiers).
2
... в притче о богатом и о нищем Лазаре... — Евангелие от Луки гл. XVI 19 — 21.
3
Под влиянием этих мыслей... — С образом страдающего африканца у Швейцера связано одно из самых глубоких впечатлений детства, повлиявших на всю его дальнейшую жизнь. Его поразила фигура негра на постаменте огромного памятника французскому адмиралу Брюа (1796 — 1855), воздвигнутого в 1864 г. в городке Кольмаре, где ему часто доводилось бывать в детские и юношеские годы, работы Огюста Бартольди (1833 — 1904), уроженца этого города, скульптора, которому принадлежит статуя Свободы в Нью-Йорке (1886). Рассказав о том, как однажды он без спросу уехал с товарищем в лодке, за что был наказан, Швейцер пишет:
«В Кольмаре же определилась и цель моих будущих плаваний. Памятник Брюа всегда приковывал мое внимание окружавшими его фигурами обитателей дальних стран. Больше всего среди них привлекал меня африканский негр. И в позе, и в чертах лица этого геркулеса я прочел грусть, которая возбудила во мне сочувствие и заставила задуматься над участью чернокожих <...>
Впоследствии, когда я жил в Мюльхаузене, где учился в коллеже, у меня сохранилась привычка всякий раз, приезжая в Кольмар, приходить посмотреть на этого страдальца <...>
Начиная с 1896 г., когда моя сестра Луиза вышла замуж за Жюля Эретсмана, я получил возможность часто бывать у них в Кольмаре... и оставаться наедине с моим негром. Творение Бартольди воодушевило меня на то дело, которому я посвятил себя в тридцать лет.
Когда в 1913 г. я в первый раз ехал вдоль берегов Африки, я увидел этих черных геркулесов, один из которых, должно быть, и послужил моделью для Бартольди. Это рослое племя населяет Берег Слоновой Кости» (Schweitzer A. Souvenirs du vieux Colmar. — Journal d’Alsace-Lorraine, 1949, 16 — 17. III).
Памятник, о котором идет речь, был разрушен во время второй мировой войны. Репродукция головы негра в натуральную величину находится в доме Швейцера в Гюнсбахе.
4
В начале 1913 года я получил диплом врача. — Поступивший в 1905 г. на медицинский факультет Страсбургского университета Альберт Швейцер сдает в конце 1911 г. последние экзамены, а в 1912 г. едет в Париж, чтобы специализироваться на тропической медицине.
Решение Швейцера встретило упорное противодействие в тех, кто его знал. Друзья старались уговорить его отказаться от перемены профессии и вернуться к прежней деятельности. «Каких только мучений не переносил я из-за того, что столько людей считали себя вправе распахивать все двери и ставни моей внутренней жизни!.. — пишет Швейцер. — Истинное благодеяние, казалось мне, совершали те, кто не пытался залезть ко мне в душу, кто просто видел во мне скороспелого молодого человека, слегка повредившегося умом, и поэтому относился к решению моему с добродушной насмешкой».
«Я долго все взвешивал, — пишет он, — и всесторонне изучил этот вопрос; я был убежден, что у меня есть нужное для этого здоровье, крепкие нервы, упорство, рассудительность, словом, все необходимое для осуществления моего замысла. «Помимо всего прочего, я считал, что у меня хватит силы духа перенести могущую меня постичь неудачу» (Schweitzer A. Aus meinem Leben und Denken. — Ausgewahlte Werke, Bd 1. Berlin, 1971, S. 104).
«Я хотел стать врачом, — пишет он дальше, — чтобы иметь возможность действовать, вместо того чтобы расточать слова <...> Медицинские знания лучше всего и всего полнее давали мне возможность исполнить это намерение, куда бы ни привела меня моя новая стезя. Для Экваториальной Африки медицина значила особенно много, ибо там, куда я собирался поехать, как явствовало из сообщений миссионеров, нужнее всего самого нужного были врачи. Тамошние миссионеры в издаваемом ими бюллетене все время жаловались на то, что бессильны облегчить физические страдания туземцев. И я решил, что во имя того, чтобы стать тем самым врачом, в котором нуждаются эти несчастные, мне стоит снова сесть на студенческую скамью. Когда мне начинало казаться, что на это уйдет слишком уж много лет, я говорил себе, что походу Гамилькара и Ганнибала на Рим предшествовало завоевание Испании, медленное и нудное» (Ibid., S. 108 — 109).
В тридцать лет Швейцер был уже вполне сложившимся человеком. Занятия естественными науками возвращали его к пристрастию детских и отроческих лет: «Страстно и увлеченно принялся я изучать естественные науки, — пишет он. — Наконец-то мне выпало счастье заниматься теми предметами, которые интересовали меня еще в гимназические годы!».
Об этом интересе к точным областям знания, роднящем его с Гете, он не раз говорит и в своих речах, посвященных памяти великого немецкого писателя.
Но было здесь и другое — столкновение с совершенно чуждой и трудной областью — медициной, требовавшей от него огромного напряжения сил.
Вот что он говорил по этому поводу своему другу Жаку Фешотту (1894 — 1962): «В теологии и музыке я был, можно сказать, у себя дома, ибо в роду моем было немало пасторов и органистов и вырос я в среде, где ощущалось присутствие тех и других. Но медицина! Это был совершенно новый для меня мир, я к нему не был готов... Сколько раз, возвращаясь после исступленных занятий на медицинском факультете, я бежал в Вильгельмкирхе к Эрнсту Мюншу, для того чтобы какой-нибудь час, отданный музыке (о, всемогущий Бах!) вернул мне равновесие и душевное спокойствие» (Feschotte J. Albert Schweitzer. Paris, 1958, p. 31).
Посещая лекции и держа экзамены на медицинском факультете, Швейцер в то
