он ей, — je n’y ai point appris l’art de déguisr mes pensées. La érité naive, la conscience intime de mes pensées passent dans mes paroles ainsi qu’au bout de ma plume…»[296] и так далее. Она возмущалась действиями русских, расценивая их как бесстыдное давление на поляков: «Не проще ли было бы оставить за поляками выбор их короля и не вмешиваться?» Фридрих отвечал цветистыми уверениями в своем восхищении ее проницательностью. Он парировал ранее высказанные протесты, отметив, что, видимо, не должен писать столь знаменитой монархине со всей открытостью, поэтому будет делать вид, что отвечает саксонскому фельдмаршалу, давно умершему, по имени фон Вакербарт. Под этим прикрытием король продолжал громить точку зрения Вакербарта, то есть вдовствующей герцогини, самым безжалостным образом, закапчивая словами: «А теперь, мсье граф Вакербарт, Вы можете вернуться в райские кущи».
В следующий раз Фридрих писал:
«Польские дела настолько запутанны и являются предметом стольких различных интерпретаций, что я оставляю их политическим умам, более искушенным, чем мой. Вопросы, которые ставит передо мной Ваше Королевское Величество, меня несколько смущают. Если спросить почтенного старца, почему Бог Абрама, Исаака и Якова отверг Исава еще во чреве матери в пользу Якова, старец, несомненно, ответил бы, что такова воля провидения и не дело людей вникать в явления Божественной благодати. Практически то же самое я могу сказать и о Польше. Бог, который, оказывается, не хочет, чтобы партия Чарторыйского проиграла, побудил императрицу направить в Варшаву русские войска ему в поддержку. Что касается меня, мадам, то, подчиняясь указаниям провидения, я просто молюсь и храню спокойствие…»
Фридриху нравилось поддразнивать ее нарочитыми комплиментами по всякому представлявшемуся поводу: «Ваше Королевское Величество универсально и находит себя вполне на месте как в качестве главы коммерческого коллежа, так и в компании Ришелье или рассуждая о музах Парнаса…» Едва ли вдовствующая герцогиня принимала все это с удовольствием. Принц Саксонский, брат покойного курфюрста, вполне мог бы претендовать на Польшу. — Фридрих считал, что она имеет виды на польский трон для своего сына. Однако Фридрих был полон решимости сделать все возможное для укрепления дружественных отношений с Россией.
Прежние сделки Пруссии с Оттоманской Портой стали конечно же известны в Санкт-Петербурге и вызвали беспокойство, но Фридриху удалось оправдаться. Летом 1765 года он обменивался с Екатериной длинными посланиями и с удовольствием узнал, что в Санкт-Петербурге разочарованы Веной. В Польше, казалось, все успокоилось; Станислав утвердился на польском троне; недовольство Австрии, Саксонии, Франции не достигло высшей точки. Его союз с русскими был не по душе австрийцам, но он полагал, что сможет все удержать под контролем. В Вене в августе умер император Франц, супруг Марии Терезии. «Вскоре забытый всеми, — писал Фридрих, — кроме его вдовы».
Однако ситуация в Польше оставалась нестабильной; и Фридрих оказался перед необходимостью расплачиваться за то, что сделал Пруссию одним из главных государств на европейской сцене.
Глава 19
«ОЧЕНЬ ВЗДОРНЫЙ НАРОД»
Период между 1766 й 1772 годами для Фридриха стал одним из самых трудных, и, хотя он не был отмечен военными действиями с участием Пруссии, почти постоянно возникала опасность повой общеевропейской войны. Порой она казалась неизбежной. Фридрих часто подавленно писал о том, насколько хрупки и шатки перспективы мира.
Ситуация напоминала запутанный клубок, и непросто было найти и ликвидировать корпи проблемы, решить, что является ее причиной, а что следствием. Как часто бывало, все началось и закончилось в Польше, хотя события распространились далеко за пределы этой несчастной страны. Изначально польский вопрос возник как внутриполитический. На польский трон взошел новый король, Станислав, католик, как и большинство его подданных. Около 12 миллионов человек, примерно десятая часть населения Польши, с точки зрения религиозной принадлежности считались изгоями — «диссидентами», — в основном протестанты в Польской Пруссии или православные в Польской Литве; независимо от социального статуса их вера лишала их всяких политических нрав. Екатерина через Реннина требовала, чтобы к ним относились как к равным. Без какой-либо дискриминации. Она выступала защитницей православных. Соответствующий закон был составлен и передан на одобрение Сейма. Кроме этого, Libertum Veto — как предполагалось реформами Чарторыйского — должно быть отменено.
Представители католической знати, заседавшие в сейме, считали подобные предложения возмутительными. Некатоликам следовало указать их место, и Libertum Veto, краеугольный камень привилегий, свобод, должно быть сохранено. Сейм отверг закон.
Фридрих оказался в неловком положении. Король надеялся, что польские внутренние дела, которые, как он часто подчеркивал, его нисколько не беспокоили, не затронет русская поддержка, оказываемая новому монарху. Австрийцы поддерживали позиции польского сейма. Фридрих понял это, как и то, что Екатерина сочувствует православным. Он опасался австро-русского столкновения, которое может возникнуть главным образом на религиозной основе.
Но опасался король и конечных результатов попыток России навязать перемены Польше. Фридрих конфиденциально заявлял, что непримиримость позиции Екатерины трудно оправдать, хотя он понимает ее, как и неприятие дискриминации, которая якобы служит ее основой. Однако это рождало тревогу. Когда Зальдерн на аудиенции в мае 1766 года сказал, что политика России совершенно ясна — усилить некатолическую партию и предоставить королю Польши необходимую военную поддержку для подавления оппозиции, — Фридрих выказал обеспокоенность: «Зачем создавать проблемы? Оставьте Польшу в се сонном состоянии». Фридрих не стал противопоставлять себя русской линии: он слишком ценил отношения с Россией, но оказался в неудобном положении. Король говорил, что его реакция была «complaisance, поп pas faiblesse» [297].
Положение все более обострялось. Сейм не намеревался демонстрировать любезность. После отказа ратифицировать предложенный закон одна из фракций обратилась к Екатерине с петицией, где просила гарантировать польские свободы. Князя Репнина наделяли полномочиями выше всех остальных властей, включая сейм. Он их получил и приступил к проведению закона в жизнь, действуя фактически как диктатор, заработав репутацию человека, который преследует поляков, включая высокородных, и падок на польских дам. Репнин приобрел величественные манеры: начало представления в театре откладывали, когда он опаздывал, несмотря на то что король Польши уже находился в ложе.
Обращение к Екатерине — явная попытка одной фракции сокрушить другую. Русские провели повальные аресты тех, кто выступал против закона; были предприняты меры но предоставлению нрав «диссидентам»; отменены эдикты, направленные против них. Libertum Veto восстановили. Гарантом предпринятых мер выступала императрица.
В результате произошло то, чего опасался Фридрих. Начался мятеж патриотически настроенных сил против поддерживаемого русскими режима. Фридрих еще до событий увидел его ростки, когда были предприняты попытки сформировать внутри сейма постоянный совет, своего рода фракционное совещание с исполнительными полномочиями. Король считал его учреждение нежелательным — он мог действовать
