– Что Луи? Что он тебе сделал, мама?
– … Он подарил мне это.
Я заметила на окне два огромных букета, а на столике у кровати – большущую коробку шоколадных конфет. Я поняла, что ее признание касается не только этих гостинцев, она считает, что он – анонимный благодетель, долгое время засыпавший ее подарками.
– Я знаю, но как ты…
Она приложила к моим губам тонкий трясущийся палец, призывая меня к молчанию, как бы давая понять, что мои вопросы – излишни, что она сама готова дать ответов больше, чем я могу себе даже вообразить.
– Он приходил ко мне…
– Когда? Сегодня?
– Нет, каждый раз…
– Луи? Он приезжал к тебе в Нантерр?
Мне никогда даже в голову не приходила подобная мысль. То, что он время от времени разговаривал с ней по телефону, я узнала от Фреда (само по себе и это было неожиданно), но чтобы Луи заходил в гости к Мод Лоран в маленький домик на улице Риго в Нантерре!.. Это оказалось выше моего понимания.
Она кивнула.
– Луи часто заходил к тебе?
И тут произошло удивительное. Мама улыбнулась. По мере того как ее губы расплывались в улыбке, черты исхудавшего лица разглаживались, и она просияла.
Но усилия, затраченные на то, чтобы отвечать на мои вопросы, оказались непомерно велики.
– Почти каждый день. Когда Луи не мог прийти, он звонил.
Ах да! Те самые телефонные звонки, которые засек Фред. Вспоминая о них, мама, похоже, забыла о постоянной боли, терзающей и кусающей ее, как злая собака.
Невозможно отрицать, что, какими бы темными ни были причины, побудившие Луи Барле к таким действиям, они облегчили ее страдания в последние минуты жизни, даже принесли радость, которую я сама оказалась неспособна подарить. Я чувствовала, что это – абсурд, что это – несправедливо, я искусала себе губы, лишь бы не вспылить.
– Мам, я хочу спросить об очень важной вещи: как давно Луи стал к тебе приходить? Ты помнишь?
– Да, конечно… я умираю, но не выжила из ума! – слабо возмутилась она, собрав последние силы. – Это началось месяца три назад. Может, больше…
Значит, действительно еще до моей встречи с Дэвидом, в тот период, который теперь я называла не иначе как «подготовительный этап». Стоило им обнаружить такой редкий экземпляр, как я, и оба брата Барле принялись терпеливо обхаживать мое ближайшее окружение – Мод, Софию, Фреда и других. Таким образом, никто из близких мне людей не стал сопротивляться моему замужеству, и инфернальный дуэт приступил к решающим действиям, чтобы заарканить и меня.
Однако это не объясняло, с какой целью Луи так упорно ездил к маме в гости, почему забрасывал цветами и подарками. Вполне объяснимо, что ей было приятно такое внимание. Но он-то? Какое удовольствие этот холеный денди мог искать в ее обществе? Старенькая бедная провинциалка, мама воплощала все то, от чего он, эстет и вдобавок эротоман, должен был бы бежать как от чумы! Зачем строить из себя соблазнителя в большей мере, чем это необходимо?
– Почему ты мне ничего не говорила?
– Он не хотел. Это был наш маленький секрет. Как и статы.
– Штаты? – я сразу не поняла.
– Да, он должен был поехать со мной, – подтвердила она с гордостью, на которую был способен ее тоненький голосок.
«Мама бредит», – подумала я, решив, что это – побочный эффект от морфия, который в качестве паллиативной меры струился по прозрачным трубочкам и вливался в ее кровоток.
– Ты уверена? – спросила я на всякий случай.
– Загляни в мою сумочку…
Она прикрыла глаза, утомившись от разговора, но слабым жестом указала на маленький столик с другой стороны кровати.
В потертой кожаной сумке было не так уж много вещей, и мне не составило труда обнаружить там сине-бело-красный конверт с овальным прозрачным окошечком в правом нижнем углу. Внутри действительно лежали два билета в Лос-Анджелес, туда и обратно, места в бизнес-классе.
Я вспомнила, как она не хотела, чтобы я летела вместе с ней, и теперь посмотрела на это иначе. Дело не в том, что она не желала меня стеснять и была готова пойти на жертву ради собственного ребенка. Между моим мучителем и моей мамой установились приятельские, близкие отношения, причем настолько, что она сама попалась на эту удочку. Из-за него она пусть ненадолго вернулась в свои двадцать лет и опять угодила в секретный сад, где лишь в нежном возрасте, полном грез и девичьих фантазий, можно позволить себе выращивать цветы. И только за это я была готова все простить Луи.
Мама задышала как-то неровно, я даже испугалась, но она добавила слабым голосом, уже совсем без сил после наших откровений:
– Я думаю, он тебя очень любит, и он тоже…
Я даже не знала, что ответить на это, только спросила:
– Луи сам тебе сказал?
Мама уже ничего не могла мне ответить. Она еле дышала, и даже дыхание давалось ей с трудом. Она только сделала движение головой, и я поняла, что она кивнула.
– Когда?
Вместо слов она глазами указала мне на окно, где стояли цветы. Ответ был очевиден: свежие цветы, нетронутая коробка конфет – все это не могло быть доставлено в палату накануне. Значит, сегодня. Сегодня утром. Может быть, как раз перед тем, как я сама проскользнула в палату.
После этого ее взгляд упал на мое платье. Похоже, она только что заметила, как я одета. Мама долго смотрела на меня, теряя последние силы.
– Ты такая красивая, – прошептала она. – Луи должен быть счастлив…
Я почти не обратила внимания на ошибку в имени. Хотя, возможно, это было не случайно? Может, таким образом мама по-своему хотела укрепить выбор, который, как она чувствовала, постепенно вызревает во мне? И дать мне свое благословение?
Я обняла ее голову и уткнулась носом в шею, от которой остались только кости и посеревшая кожа. Несмотря на стойкий запах лекарств и санитарного мыла, который используют в больницах для ухода за пациентами, я уловила аромат чайной розы, так любимый мамой. Впрочем, возможно, я сама внушила себе это, кто знает? Я так и осталась лежать рядом, прижавшись к тщедушному телу мамы, которая всегда была для меня неиссякаемым источником жизненной силы. Я же так и не смогла облегчить ей страдания. Я, ее родная дочь, так много взяла у нее и так мало сумела дать взамен, даже в последние недели ее жизни слишком занятая построением собственного иллюзорного счастья…
Все это время только Луи был рядом с мамой. Он поддерживал в ней радость жизни, сглаживая ядовитые проявления болезни. Ее губы не так сильно пересыхали, головокружения не казались опасными, с приступами слабости она как будто справлялась.
Он навсегда останется добрым ангелом ее последних дней.
Мама несколько раз моргнула. Как мне показалось, чтобы привлечь мое внимание. Или это было рефлекторное движение, подергивание мускулатуры, предвещающее близкий конец? Тихий щелчок катетера отмерил приличную, как мне показалось, дозу болеутоляющего. На мониторе, фиксирующем работу сердца, все было спокойно. Тем не менее сознание к ней вернулось, я почувствовала. Невозможно сказать заранее, когда это случится снова и сколько еще будет моментов просветления, прежде чем она уйдет навсегда. Я щекой почти касалась ее лица, но мама не смотрела на меня, ее зрачки устремились куда-то в сторону, влево, пока она опять не прикрыла веки.
