В Верхней Аррантиаде, как, впрочем, и в Нижней, высоко чтили красоту обнаженного тела, и плотская любовь никогда не считалась чем-то постыдным или зазорным. Юноши и девушки хорошо знали, как доставить друг другу удовольствие, но создатели здешних храмов оказались не в пример изобретательнее, а Узитави требовательнее, чем все прежние знакомые Эвриха. Просвещенность храмовых ваятелей особого удивления у юноши не вызвала — каждый народ в чем-то превосходит своих соседей, а вот темперамент юной охотницы стал внушать ему некоторые опасения. В неукротимости, неуемности и ненасытности Узитави ему виделось что-то противоестественное, и единственным объяснением этого могло служить предположение юноши, что татуировка каким-то образом повышает ее возбудимость. Мысль эта посетила Эвриха совершенно случайно, но потом на довольно хорошо сохранившемся храмовом барельефе он разглядел девушку с такими же точно рисунками на теле. И если даже, строго говоря, изображение это ничего не доказывало, то на определенные размышления наводило. Во-первых, прародители племени мибу, по-видимому, некогда обитали в долине Каменных Богов или где-то поблизости, а во-вторых, если татуировкой покрывались только супруги божества, каковой Узитави, по ее словам, и являлась, то татуировка эта, возможно, имела целью не только внешне выделить девушку, но и изменить ее внутренне…
— Эврих! Ты идешь или нет? Гляди — вон ту белую скалу мы называем Мать Мибу, а это — Ущелье гудящего ветра, — прервал размышления юноши окрик Узитави.
Дождавшись Эвриха, девушка начала спускаться в ущелье, за ней двинулся Таг, которого не смущали самые крутые спуски и подъемы. Ущелье гудящего ветра ничем не отличалось от множества других, и юноша ломал голову над тем, чем привлекло оно внимание Узитави, до тех пор, пока не увидел в основании белой скалы жерло пещеры, у которого на песчаной площадке были сложены две кучки камней. Между камнями было засунуто несколько лоскутков пестрой материи, два позеленевших от времени медных наконечника для копий, а вокруг лежали рассыпавшиеся бусы из крупных звериных клыков и когтей.
— Это святилище Наама. Божества, которому долгое время поклонялись мибу. Оно охотно принимает подарки и жертвы, но упорно не желает помогать тем, кто их приносит.
С каждым днем Эврих все лучше понимал Узитави, и сейчас девушка, как он догадывался, намеревалась предъявить счет своему божеству. Занятие, прямо скажем, не слишком разумное, но выяснение отношений с богами составляет неотъемлемую часть жизни жрецов, и нельзя винить Узитави за то, что она принимает неблагодарность Наама так близко к сердцу.
— Тебе надо посетить святилище, перед тем как мы снова пустимся в путь?
— Наш путь закончен. Древние боги должны получить выкуп за своего посланца. Ступай за мной. — Узитави выбила искру на трут и, запалив вытащенную из мешка ветку хасы — священного древа огня, — шагнула в пещеру.
На этот раз Эврих не был уверен, что правильно понял девушку. Когда она заводила речь о древних богах, уловить смысл сказанного становилось почти невозможно. Одно было ясно: она звала его за собой и, видимо, хотела предъявить претензии своему божественному супругу в присутствии земного любовника. Чудные верования у этих дикарей, но не ему их судить, подумал юноша и решительно двинулся вслед за Узитави.
Пройдя похожим на тоннель коридором, они очутились в небольшой круглой пещере, посреди которой стояла вырезанная из розоватого песчаника фигура поднявшегося на задних лапах человекодракона. Скрюченные передние лапы его были вытянуты вперед и чуть разведены, словно приглашали прийти в каменные объятия чешуйчатой твари, огромный фаллос вызывающе торчал вверх, а на удлиненной клыкастой морде застыло выражение вечного вожделения.
— Ну и мерзость! — пробормотал Эврих по-аррантски, чувствуя невыразимое отвращение к человекоподобной гадине, у ног которой была свалена груда ритуальных даров, а в левой глазнице сиял огромный драгоценный камень. Обточенный в форме шара, он светился зловещим желто-красным пламенем, в самой сердцевине которого таилась пронзительная, подобная бездонному зрачку, чернота.
— Вот Глаз Дракона! Возьми его! — Узитави указала на пылающий в глазнице истукана драгоценный камень. — Древние боги желают получить его — отныне он принадлежит им!
— Это хуб-кубава?! — Эврих воззрился на девушку, как будто увидел ее впервые. И тут в мозгу его словно что-то сдвинулось. Он вспомнил сделанный Хрисом мелками рисунок цветка хуб-кубавы. Желто-красные лепестки и черная, похожая на зрачок сердцевина! Ну конечно, именно из-за этого сходства камень и цветок получили одинаковые названия! Теперь уже не важно, что было в честь чего названо, но путаница налицо!
— Узитави, я ищу не камень, а цветок! Я ищу растение, которое называется хуб-кубава, и не намерен ослеплять твоего идола! Мне нужна трава, понимаешь, трава?! — Эвриху казалось, что он говорит предельно ясно, но державшая над головой факел девушка смотрела на него с недоумением. — Мне нужен не камень, а то, что растет! Цветок, называемый Глазом Дракона, понимаешь? Не сам Глаз, а растение!..
— Ты искал Глаз Дракона? Вот он, бери его! Не надо слов. Или ты боишься Наама? — Узитави неожиданно сунула факел в лицо Эвриху, так, что он едва успел отшатнуться. — Тебя послали древние боги, и ты должен выполнить их волю! А Наама можешь не бояться. Если ты взял его Супругу и он не посмел возражать, то почему бы тебе не забрать и его Глаз? Торопись, факел скоро догорит!
Пропади оно пропадом! Опять эти древние боги! Из сказанного Узитави Эврих понял ровно половину — она желала, чтобы он взял Глаз Дракона. О целебной траве девчонка, похоже, ведать не ведает и вела его именно сюда. Но на что ему этот камень? Или она хочет, чтобы он достал Глаз Дракона для нее? Э, была не была, Глаз он ей достанет, а уж она пусть потом сама утрясает свои отношения с Наамом.
— Свети лучше! — скомандовал он и, уцепившись за переднюю лапу идола, поставил ногу на его чешуйчатое бедро. Вытянув руку, ухватился за клык человекодракона, подтянулся, оседлав его переднюю лапу и, выпрямившись, уставился прямо в сияющий Глаз Дракона. Осторожно прикоснулся пальцами к полированной поверхности, ожидая, что полыхавшее внутри самоцвета пламя обдаст нестерпимым жаром, обожжет, опалит, но драгоценный камень был, как ему и положено, прохладным. Решившись, Эврих потянул его из глазницы, ощущая приятную тяжесть и удивляясь тому, как изумительно ровно отшлифована поверхность огненного ока.
Ухватив Глаз Дракона двумя руками, он подался назад, поставил одну ногу на когтистую лапу монстра и спустил другую, нащупывая опору. Ага, вот и фаллос этой твари на что-то сгодится!
— Берегись! — взвизгнула Узитави. Послышался сухой хруст, опора ушла из-под ноги Эвриха, и он, судорожно вцепившись в Глаз Дракона, шмякнулся на каменный пол святилища.
— Зар-раза! — прошипел юноша, поднимаясь на ноги. Одной рукой он прижимал к животу Глаз Дракона, другой потирал ушибленное плечо.
— Ну все, можем идти? Закончила ты свои счеты с супругом? — раздраженно поинтересовался он, поворачиваясь к Узитави, в ужасе уставившейся на каменного истукана. — Что еще стряслось? Что ты глаза выкатила, будто смерть свою увидела?
