ползающий и летающий транспорт, – все застыло. Они перемещались, но так медленно, что невозможно было рассмотреть отдельные движения; однако стоило моргнуть, и все менялось. Быстрый сидел с Йемоа долго даже по меркам Родителей. За строительными прожекторами неспешно двигались по своим орбитам звезды. Интересно, подумал Быстрый, какими их видят взрослые? Он перешел на Родительскую Скорость и внутренне ахнул от восторга: звезды теперь мчались во весь опор, каждая чертила на темном фоне дугу. Строительная площадка ожила, маленькие роботы-сборщики и челноки так и замелькали, извергая струйки пара из турбин.
Десять лет, десять взрослых лет прошло с тех пор, как Быстрый просочился сквозь корпус колонии Га’ату и соткался из столба наночастиц. Он все еще не знал, к какому миру принадлежит: Родительскому или Быстрых Детей. Тогда не было Быстрых Детей, вообще не было детей. Этого требовал контракт. Предполагалось, что когда цилиндры достигнут Пункта Назначения, начнется эпоха детей, рожденных старым – быстрым – способом, должным образом приспособившихся к новому миру. Быстрый изменил все это в обмен на свое спасение: он пообещал, что до Пункта Назначения они доберутся не за медленные годы или даже медленный сезон, а за часы – реальные часы. С оговоркой, что придется сделать крюк – для релятивистского флота это был вопрос считанных минут – к планете Тей, старой родине Быстрого.
Провели собрания, пришли к согласию: скудные энергетические запасы Аэо Таэа позволяли воплотить план в жизнь, хоть их и было впритык. Путешественникам пришлось перейти на биотопливо и мускульную силу; все технологические ресурсы перенаправили на сборку трех скалярных установок, использующих темную энергию. Все ради того, чтобы путешествие завершилось в мгновение ока. Затем пышные леса и редколесья, покрывающие внутренние склоны цилиндров, зацвели и выпустили облака генетически модифицированной пыльцы. Все жители на три дня слегли с симптомами простуды, все женщины забеременели, и девять месяцев спустя родились первые Быстрые Дети.
– Ну а где же твой корабль?
При звуке голоса Йемоа Быстрый переключился на Детскую Скорость. Работа на ослепительной равнине замерла; звезды опять поползли.
– Он мне не нужен, – сказал Быстрый. – Я и без того знаю, насколько велик космос.
– Двигатель действительно использует темную энергию?
– Да.
Йемоа подтянул к груди колени, окоченевшие от долгого бдения в абсолютном холоде. Осколок воспоминания пронзил Быстрого: покрытые льдом каналы Янна, многомесячная тьма. Он вздрогнул. Чья это была жизнь, чья память?
– Я читал о темной энергии. Это сила, которая заставляет Вселенную расширяться все быстрее, и оттого расстояние между объектами – включая меня, тебя – постоянно увеличивается. В конце концов скорость так возрастет, что Вселенная разорвет саму себя на кварки.
– Такова одна из теорий.
– Каждая частица будет настолько далека от любой другой, что окажется в отдельной Вселенной. «Отдельной» в буквальном смысле.
– Как я уже сказал, это такая теория. Йемоа, твои родители…
– Ты превратил эту силу в космический двигатель.
– Ваша аннигиляционная система подчиняется законам термодинамики, которые описывают тепловую смерть Вселенной. Мы все стареем, остываем и постоянно отдаляемся друг от друга. Давай-ка вернемся внутрь. Тебе, должно быть, неудобно в этом наряде.
По сравнению с холодом межзвездного пространства скафандры Аэо Таэа выглядели танцевальными костюмчиками, но на самом деле представляли собой искусную молекулярно-технологическую конструкцию, оснащенную системами жизнеобеспечения и самовосстановления. И все же Быстрый предпочитал не думать, как все зудит и смердит, если не снимать такую штуку несколько дней.
– В День Звездолета здесь находиться нельзя, – предупредил Быстрый. – Плотность частиц низкая, но на скорости света ее хватит, чтобы ты поджарился.
– Получается, мы станем Медленными, – проговорил мальчик. – Для нас пройдет несколько часов, а во внешней Вселенной – пятьдесят лет.
– Все относительно, – сказал Быстрый.
– Когда мы туда доберемся, – продолжил Йемоа, – распакуем посадочные модули, приземлимся и увидим новый мир, огромный Пэ-у-нэ-кэ-тэ Наз-на-че-нь-йа. Но наши мамы и папы останутся в Трехмирье. Мы будем работать, осваивать этот новый мир, у нас появятся дети, внуки – может, мы увидим правнуков, но в конце концов умрем, а Родители в небесах почти не состарятся.
Быстрый обхватил колени руками.
– Ты в курсе, что они вас любят?
– Знаю. Я все знаю. Дело вообще не в этом. Ты думал, все упирается в любовь? Ну и дурак. Что такого в тебе находят Родители, если ты веришь во всякую чушь? Но все-таки… какой в этом смысл?
«Никакого, – подумал Быстрый. – И весь, какой только возможен. Этой Вселенной не нужно другого смысла, кроме прекрасного и разгневанного тебя в желто-зеленом скафандре и шлеме с чокнутыми птицами».
– Знаешь, – сказал он вслух, – что бы ты сейчас ни чувствовал, им еще хуже. Сдается мне, ты не в силах вообразить, насколько хуже. Все, кого они любят, состарятся в мгновение ока, умрут – и они не смогут поддержать, помочь, окажутся в ловушке там, наверху. Да, я уверен, – им намного хуже.
– Угу, – сказал Йемоа, потом хлопнул руками в перчатках по худым коленкам. – Знаешь, тут просто дубак.
– Тогда пошли.
Быстрый встал и протянул Йемоа серебряную руку. Звезды у них над головой неспешно следовали по выгибающимся трассам. Двое спустились с антенной опоры и по кривому корпусу мира отправились домой.
Ога пронзает
Он стоял на горбатом мосту Йемейнай над мертвым каналом. Дул кислотный ветер, завывая на острых краях разбитых фарфоровых домов. Черное небо кишело тусклыми молниями. Канал полностью пересох, русло потрескалось; даже многовековой давности мусор, утонувший в иле, проржавел от укусов едкого ветра, распался на струпья и частицы шлака. Лагуна представляла собой тарелку из чистейшей соли, над которой витало марево. При естественном освещении она бы слепила глаза, но через тучи не пробивался ни единый луч солнца. Усовершенствованное зрение позволило Оге увидеть на другом берегу старую осыпающуюся колокольню, похожую на сломанный зуб.
Бурлящий кислотный шквал обрушился на Огу, когда он отвернулся от пылающего пейзажа, от мертвой каменной арки и посмотрел на набережную Этьей. Наночастицы ощутили перемену и рефлекторно переключились в другой режим, но не раньше чем по телу прошла волна жгучей боли. Вот так, наслаждайся. Это наказание. Все правильно.
Дома без крыш, без полов; сгнившие и сломанные зубы из патинированной керамики. Они такими были вот уже восемьсот лет. Переулок Пьяного цыпленка. Тут Кентлей-Одиночка сидел на солнышке, коротая время в ожидании соседей и чужаков, которым понадобится его талант. Тут жила чета Дилмай и их мерзкий, жестокий сынок, который ловил птиц и вырывал им перья, чтобы они не могли улететь от его игл и ножей; он был забияка и толстяк. Миссис Суприс, вдова моряка, пекла торты и пирожные, оберегала свои печали и собирала то, что выбрасывал на
