Менилов слушал с выражением растерянности и раздражения, которое, впрочем, скоро уступило место увлеченному вниманию. Он сидел, не отрывая взгляд от Меткалфа.
Но прежде чем Меткалф успел дойти до конца своего рассказа, Дирижер взорвался:
– Это какой-то трюк! Затея ваших американских психологов! Ну так вот, со мной это не пройдет!
Дрожащими руками Меткалф вытащил пистолет из нагрудного кармана.
Менилов уставился на него с совершенно ошарашенным видом.
– Боже мой! – прошептал он.
Меткалф чувствовал приступ душевной боли всякий раз, когда он смотрел на изящно украшенный дуэльный пистолет. Он навсегда запомнил тот день, когда ему – в то время он жил в отеле «Хей-Адамс» в Вашингтоне и угрюмо пьянствовал в одиночку, пытаясь приглушить страдание, после того, что узнал о казни Ланы, – вручили доставленный курьером из советского посольства тяжелый пакет, пришедший из Москвы с дипломатической почтой. В коробке из плотного картона лежал аккуратно упакованный в мягкие стружки старинный пистолет с красивой резной рукоятью из грецкого ореха и стволом, на котором были выгравированы языки пламени. Он сразу узнал один из пары дуэльных пистолетов, которые Лана показывала ему. Они принадлежали ее отцу, он это хорошо помнил. В записке без подписи – от Кундрова, в этом он был уверен – говорилось, что она завещала ему этот пистолет в предсмертном письме, которое ей разрешили написать на Лубянке. Он был тронут этим драгоценным прощальным подарком, понимал, что он означает, что ее отца тоже нет на свете, и все же снова и снова спрашивал себя: почему она дала ему только один пистолет из пары? Мысль об этом всегда повергала его в глубокое горе.
– Возьмите, – предложил, а скорее приказал Меткалф.
Вместо того чтобы послушаться, Менилов выдвинул ящик стола и вынул оттуда точно такой же дуэльный пистолет с ручкой из грецкого ореха, покрытой резьбой в виде листьев аканта, и восьмигранным стальным стволом, на котором были выгравированы языки пламени.
– Недостающая половина пары, – проронил русский.
– Ваша мать сказала мне, что они когда-то принадлежали Пушкину, – добавил Меткалф.
Менилов вдруг покраснел. Теперь он говорил медленно, делая долгие паузы между словами.
– Я никогда не знал, кем был мой отец, – признался он. – Мать называла вас Стива – только Стива. Но имя мне она дала в вашу честь. – Слушая его, можно было бы подумать, что он впал в транс. – Знаете, моя бабушка рассказывала мне, что мама нисколько не удивилась, когда чекисты пришли, чтобы забрать ее. Она пошла с ними совершенно спокойно. Она сказала, что знает: Стива любит ее. И что независимо от того, какую жертву ей придется принести, она сделает это с гордостью.
– Вам, наверно, было тогда не больше шести. – Меткалф наконец-то пришел в себя и снова обрел дар речи. В сталинской России русский ребенок, отец которого был американцем, должен был стать второразрядным гражданином или того хуже. Он всегда был бы в положении подозреваемого. Лана, несомненно, знала об этом и, чтобы обезопасить своего сына, никогда не говорила Меткалфу о нем.
– Да. Я, конечно, очень плохо помню ее. Но были фотографии, и ее бабушка – а я тоже называл ее своей бабушкой, – часто рассказывала мне о ней, чтобы поддерживать воспоминания о маме. Я знаю, что она была очень храброй женщиной.
Меткалф кивнул.
– Я никогда не встречал другого столь же храброго человека. И я знаю, что она передала эту храбрость вам. История двух наших стран полна множества недоразумений, огромного количества ужасных ошибок. У вас есть возможность изменить положение вещей, сделать верный шаг, направить движение истории по нужному пути. И я знаю, что вы это сделаете…
Лимузин посла Стивена Меткалфа подъезжал к аэропорту Шереметьево, расположенному к северо-западу от Москвы. Его не встречали ни фотографы, ни телевизионные камеры, ни журналисты. Так он захотел. Он прилетел в Москву без шума и уедет без шума. Пусть другие дают интервью и делают заявления.
Один из самых опасных моментов двадцатого столетия – столетия, заполненного опаснейшими моментами, – был исчерпан. Переворот не удался: без поддержки человека, известного в узких кругах под прозвищем Дирижер, заговорщики оказались бессильны. Статуи старых тиранов были снесены; улицы были заполнены радостными людьми.
Поворот истории совершился, но никто не должен был знать, кто его совершил. Мир понятия не имел о той роли, которую этот человек сыграл в повороте истории, свершившемся полвека назад. Точно так же никто не должен был узнать о его роли в событиях последних дней. Конечно, кроме двух людей: его сына, которого он увидел в первый и, несомненно, в последний раз в жизни, и старого друга Меткалфа, рыжеволосого лейтенанта ГРУ по фамилии Кундров, ставшего седовласым генералом с тремя звездами на погонах.
Морской пехотинец, отряженный в помощь Меткалфу из американского посольства, помог ему донести чемоданы. Стриженный ежиком молодой человек, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке в присутствии Меткалфа и был потрясен тем, что ему довелось иметь дело со столь знаменитым человеком.
Меткалф держался с ним вполне сердечно, но его мысли пребывали далеко отсюда.
Особый подарок, – сказала Лана, – подарок твоей любви.
И впервые за восемь десятков прожитых лет Стивен Меткалф понял, что некоторые подарки действительно бывают бесценными.
