лет у него ничего не выходит. Супруга же его, при всем своем изяществе, чувствует себя словно рыба в воде и всерьез торгуется. Лейтенант нервничает. А рядом два старичка занимаются куплей-продажей с искренним удовольствием. Один из них, русский, подвыпивший, покупает у другого картофель, но, кажется, ему больше хочется поговорить, чем сделать дело:
— Мелка, мелка, ну, брат, ты погляди, что продаешь? Ты какой нации?
— Очень крупный картошка, я осетин.
— А внизу-то! Ты, может, только сверху покрупнее положил, а внизу у тебя опять мелкая.
— Внизу тоже крупный. Аи, товарищ какой нехороший, долго ждешь.
— Нет, а ты врешь, что ты осетин, ты, наверное, лезгин. Я лезгина сразу вижу, вот я в Алма-Ате жил с одним лезгином, давай насыпай! Жил в Алма-Ате?
— Алма-Ата жил, Махач-Кала жил, Прохладный жил. Нальчик жил. Нальчик не жил.
— Ну, вот, и я говорю, что ты лезгин.
— Лезгин, лезгин, честное слово, лезгин.
Старички хлопают друг дружку по лопаткам, покупатель, забыв про картошку, тянет продавца выпить вина в колхозном ларьке. Возвращаются они быстро, вытирают усы, энергичнее объясняются в дружеских чувствах. Наконец распрощались.
— Водитель, а где у меня водитель?
«Водитель», уже другой старичок, осетин, подогнал ишака с тележкой. Оба грузят купленный картофель на тележку и отправляются к винному ларьку. Ишак, предоставленный самому себе, сперва мирно и целомудренно стоял в толпе, но безделье и скука еще никого и никогда не приводили к хорошему. Следуя зову природы, при всем честном народе он принимает весьма неприличный облик. Скребет по земле кованым копытцем и орет.
Ишакам вторят «Победы», изредка пылящие меж рядами. Тарахтят мотоциклы, кричит, кудахчет, пищит и крякает живность в птичьем ряду. Но крики ишаков покрывают весь этот шум. Вообще, здесь ишаки, видимо, совсем не безуспешно конкурируют с «Победами» и мотоциклами. Дожидаясь работы, они стоят на базаре с младенческими выражениями на своих долгоухих мордах, либо терпеливо везут тяжелые возы. При виде этой картины вас не покидает ощущение того, что они везут больше, чем положено. Представьте себе окованную телегу, упряжь, многопудовую поклажу плюс здоровенного, больше самого ишака, возницу. Все это ишак тянет подчас в гору, и кажется, что он вот-вот упадет и сдохнет. (Но когда я выражал это опасение, надо мной просто смеялись.)
В это время сквозь базарный гул я вдруг услышал музыкальные звуки и пошел на них. Стеклянная будка с надписью: «Звукозапись», похожая на те, в которых продают мороженое либо табак, стояла на самом виду, невдалеке от крытых базарных павильонов. Динамик издавал что-то очень оригинальное, я никогда не слышал этой песни. Оказывается, здесь продавали пленку с записями песен. Молодой симпатичный парень крутил радиолу. На затасканном листке были отпечатаны названия песен. «Лада, Цыган, Мароз, Негр, Маздок»… Стоп! Песня про Моздок. Я попросил поставить: надо же купить что-то на память о Моздоке. В репродукторе послышался довольно приятный, сопровождаемый аккордами гитары голос. Пелось по-русски, но с таким акцентом, что я не разобрал ни одного куплета. Попросил поставить пленку еще раз:
Среди гор обширного Кавказа Город мой любимый процветал, Славился своею красотою, Чем-то он Париж напоминал. В лучах весеннего рассвета Город просыпался и вставал, И все спешили на работу, Кто-то тихо напевал.
Дальше шел припев, но его слова я разобрал лишь дома, в Вологде, для чего пришлось ставить пленку раз десять. Вот он, этот припев:
О, город мой, Моздок родной, Везде и всюду народ простой, Здесь песни любят и пьют вино, И все проводят досуг в кино.
— Беру. А кто исполняет?
Однако парень не ответил. Он взял рубль, аккуратно завернул пленку в газету и подал мне. Но я снова спросил его, кто поет. Он рассердился:
— Кто пает, кто пает! Чилавек пает!
— Кто, какой человек?
— Не важно.
— Нет, важно. Я хочу знать, купил на память.
— Артист пает, самадеятельность.
— Какой артист?
— Ну, я паю, пад гитару паю.
Мне не хотелось уходить, и я осмелился задать еще один вопрос:
— А слова чьи?
— Слава тоже мои.
— А вы бы какого-нибудь поэта нашли, он бы вам слова написал.
— Где их найдешь? Нет паэта, сам сделал. — И добавил дружелюбно: — Два месяца писал.
Совершив покупку, ты уже не чувствуешь себя изгоем на этом удивительном базаре. У меня тоже как-то отлегло от сердца, и опять, как и в первый приезд, появилась уверенность. Поистине многое доступно человеку в этом городе «среди гор обширного Кавказа», где «песни любят и пьют вино, и все проводят досуг в кино». Хотя утверждение насчет кино мне показалось не очень убедительным. Многие из моздокцев проводили субботний досуг здесь, на базаре. Это был какой-то Вавилон, разумеется, после столпотворения, а не «до», какая-то, говоря стихами Пушкина, «Смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний…». А если вспомнишь еще и Лермонтова, то «…все промелькнули перед нами, все побывали тут!» Разобраться, кто здесь, было невозможно. Впрочем, это тут никому и не требуется — разбираться. И если кто-то хочет узнать, с кем он имеет дело, то спрашивает об этом напрямую. Правда, многие из торговцев не называют свою подлинную национальность, а обязательно смачно врут, и на этой основе частенько получаются довольно забавные сцены. Надо обладать умом и незаурядной смекалкой, чтобы не попасть впросак при таких разговорах. Обычно выигрывает тот, кто в разговоры о своей национальности не ввязывается. Впрочем, когда сюжет развивается очень уж драматично и развязка бывает неловкой, никто друг на друга всерьез не обижается, все оборачивается шуткой.
Торгуют, в основном, мужчины. Может быть, по этой причине почти все они болтливы, словно женщины, впрочем, в этих местах женщины, например, осетинки, болтливостью вовсе и не отличаются.
