отвечает за мои проделки хвост, пусть он крутится в чужих руках до заката солнца. А у меня, коль нужно будет, новый вырастет.
— Зачем тебе хвост?
— Раньше шаманила. Ко мне ходили все оленеводы. Теперь никто не ходит. Иногда и теперь потихоньку шаманю, говорю сказки. Вот и нужен мне хвост.
— Ну, если ты ящерица, пусть у тебя вырастет хвост. А, не вырастает! Никакая ты не ящерица!
— У меня-то хвоста нет, посмотрите у Яныг-турпка-эквы: у нее есть хвост, она хитрая старая ящерица…
Яныг-турпка-эква, сидевшая почти у входа в чум, побледнела, как белая ровдуга, когда ее разомнут крепкие, умелые руки. Только сейчас они узнали, что под маской не женщина и не ящерица, а Йикор. Это он нарядился в женщину-ящерицу. Он, видно, решил высмеять Яныг-турпка-экву. Медвежий праздник — самый подходящий случай для этого.
Йикор-напар. Недаром к его имени прибавили слово «напар» — сверло. Всех просверлил, всех осмеял, выкрикивал самые едкие, самые низкие слова… В берестяной маске можно!..
Тут не выдержал Ай-от. Вскочил. Глаза его загорелись негодованием: так относятся к его родной матери! И кто бы! Этот подслеповатый, никчемный Йикор. И что она сделала Йикору?
Видно было, что Ай-от готов был превратить Йикора в воду, затоптать в снег. Но идет Медвежий праздник. На празднике можно драться, но не кулаками, а острым, колким словом, песнею-стрелою, огненными плясками. Ай-от вышел из чума.
«У-ку-лу-лу! У-ку-лу-лу!» Раскачиваясь, как дерево в пургу, ввалился в чум саснел. Ветра не было, а он качался, бури не было, а он шумел и трясся, как осина:
Йикор, Йикор, хапйив[56] Йикор,
Йикор, Йикор, напар Йикор,
Если каплю водки выпью,
Стану шумным, как осина,
И затреплется язык мой,
Словно шумный лист осины…
И посреди чума трепетали листья осины — разноцветные лоскутки шкур. Они летели вместе с руками пляшущего, дрожали на его плечах, болтались на ногах. Летели острые слова, дрожали, как брызги волн на Оби во время шторма…
«Что чувствует сейчас Йикор? — думал я, глядя на него. — Не скажет ли: «Нет, это не я, я не такой страшный». Или Йикору все равно?»
Отомстив Йикору, Ай-от задумался. Все-таки слова напара кольнули его. Доля правды в них есть — ведь из-за матери и отца поссорился Силька с красивой и любимой Настой. Родителям перечить нельзя, а жена ушла из дому.
И Силька остался один…
Ай юту больно. Может быть, он сегодня впервые здесь, на Медвежьем празднике, подумал о своей матери, о том, какие разные отцы и дети, как по-разному глядят на жизнь.
А у медвежьей головы, наверно, своя дума о жизни…
«У-ку-лу-лу! У-ку-лу-лу!»
Вертится саснел, одетый в длинные резиновые сапоги и в фуфайку. Это, конечно, рыбак. Вслед за ним летает птичка тюл-тюлнэ — кулик.
— Тюл-тюлнэ, тюл-тюлнэ — какая хорошая птичка! — поет старик рыбак.
И довольная птичка гладит свои перья, кружится в плавном танце.
— Тюл-тюлнэ, тюл-тюлнэ, ты совсем нехорошая птичка, ты кукушка, не любящая детей. Раз интернаты есть, детсады есть, мать теперь не нужна — так ты рассуждаешь, все на государство валишь! — снова поет седой рыбак.
Птичка замирает на месте, поникает смущенно головой.
— Тюл-тюлнэ, тюл-тюлнэ, ты хорошая птичка, весной прилетаешь, людей веселишь, радость в душу приносишь! — продолжает петь старик.
И снова птичка радуется, перья поглаживает, в танце кружится.
— Тюл-тюлнэ, тюл-тюлнэ, ты сварливая птичка, как сварливая жена председателя колхоза.
— Тюл-тюлнэ, тюл-тюлнэ, ты лектор из города, говоришь монотонно, как осенний дождь, и мы уже выспались.
— Тюл-тюлнэ, тюлчтолнэ, ты совсем не птичка, ты комсомолец Ларкин. Не хочешь быть оленеводом, хочешь быть героем — геологом?..
И птичка нахохлилась, встопорщилась, как воронье гнездо…
Все долго смеялись. И над тюл-тюлнэ, и над теми, кого называл старик. Хорошо! После смеха легче на душе. И тело, кажется, становится легче, словно был в жаркой летней бане.
Баня… Почему она вспомнилась мне? Только ли потому, что больше месяца я не мылся, или потому, что вспомнил слова дедушки: «Как побываешь в жаркой бане да постучишь по горячему телу сначала нежным веником, потом острыми зубьями щуки, выпустишь дурную кровь — сразу помолодеешь!»
Медвежий праздник — это совсем не праздник медведя, не религиозный праздник, как утверждают некоторые, а праздник охотников, жаркая баня с острыми словами, крылатой пляской; нежной песней, волшебной музыкой!
ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ
Никогда не ведаешь покоя.
Вечно, как метелица в горах,
Зреет в тебе доброе, лихое,
И любовь цветет врагу на страх.
Светит солнце, над землею рея.
Не боится солнце ничего.
Но ровесник мой душой щедрее.
Жарче солнца сердце у него.
А вот и солнце. А рядом с ним — горы, они серебристо-синие. Кажется, они колышутся, нежно покачиваются. Это не горы колышутся — это струится воздух теплый. Это ласкается синий ветер. В нем запах морошки и ледяных вершин Урала, дыханье вновь рожденных оленят и юных оленеводов.
…У большого камня на мягком ягеле на корточках, чуть пригнувшись, сидит Итья Татья. Грудь ее круглая колышется, а черные глаза кажутся синими. Она словно цветок на этой поляне между скал, где стадо остановилось на отел.
В руках у Итьи Татьи олененок.
