таким образом: Агнесс Дин, хоть и протестуя, поехала дальше, а Мэнсфилд вылез из машины. Он был выряжен в костюм какого-то посла, спереди его одеяние по диагонали пересекала широкая красная лента с целым рядом орденов и прочих знаков отличия; на голову был нахлобучен парик. К счастью, у него оказались спички, одну из которых он зажег и заглянул внутрь автомобиля.
— Боже правый, да это доктор! — воскликнул он.
— Да. И по-моему, в него стреляли.
Спичка потухла. Мэнсфилд Дин замер в темноте, не двигаясь и не проронив ни слова.
— Если вы побудете здесь, я вернусь в дом и позвоню в полицию, — сказал Говард. И добавил мрачно: — Похоже, произошло еще одно убийство.
— Вы думаете, он мертв?
— Я знаю, что он мертв, — отрезал Говард.
Я на бал не поехала. После поездки в Нью-Йорк у меня было неподходящее для вечеринок настроение. Однако история эта в тот же вечер постепенно просочилась в клуб. Бал продолжался. Оркестр играл, кое-кто из молодежи танцевал, но большого шествия в тот вечер не было и, уж конечно, не было веселья. Снаружи, на шоссе, пространство огородили канатами. Полицейские регулировали движение транспорта, а представители штата и местные стражи порядка собрались вокруг трупа. В половине десятого с диким завыванием сирены прибыл шериф. С ним были два его помощника, и он выскочил из машины прежде, чем та остановилась.
Все расступились, пропуская его, ибо это дело вновь оказывалось в компетенции округа. У него с собой имелся фонарик, хотя вокруг ими кишмя кишело, и какое-то время он просто стоял и смотрел на покойного.
— Док! — осипшим голосом выговорил он. — Кое-кто за это ответит, даже если мне самолично придется отправить его в ад.
Народу там было полным-полно. Полицейский фотограф делал снимки, то и дело сверкала его вспышка. Детективы осматривали автомобиль, дорогу, тропинку. Другие прочесывали кусты в поисках оружия. А доктор сидел ссутулившись в своей машине, как человек, решивший основательно ОТДОХНУТЬ.
Оружия так и не нашли. Вообще ничего не нашли. Рана была смертельной, смерть наступила мгновенно. Пуля насквозь прошла сквозь сердце. Кроме того, однако, обнаружились и еще некоторые обстоятельства.
Машину он остановил сам. Тормоз был отжат. И он не предполагал никакой опасности. Не сделал даже попытки выбраться из машины, защититься. Кто-то остановил его. Он вырулил на обочину шоссе и был убит без борьбы.
— Итак, вот что мы имели, — рассказывал позднее шериф. — Вероятнее всего, доктор знал убийцу, но ничего подобного не ожидал. Он возвращался домой, в городок, навестив Дороти Мартин. Даже не пообедал.
Выстрела никто не слышал. Доктора не ограбили. Его старый потрепанный бумажник лежал у него в кармане, а в нем— маленькая черная книжечка, куда он записывал свои вызовы. Когда наконец-то приехал врач, он установил время смерти—сразу после восьми, но это было не более чем приблизительное допущение.
— Вот в таком мы оказались положении, — рассказывал шериф. — Сделать это мог кто угодно. Только вот кому это понадобилось?
К счастью, доктор Джеймисон был вдовцом. Его единственный сын был женат и жил в Бостоне. Но его престарелая экономка, миссис Вудс, была просто безутешна.
— Кто же мог сотворить с ним такое? — причитала она, и в ее заплаканных глазах читалась растерянность. — У него не было врагов. Все его любили.
Однако кое-какие сведения она для следствия все же сообщила. Уже примерно с неделю доктор был чем-то очень обеспокоен. Ел он совсем мало, и она не раз слышала, уже лежа в постели, как он часами ходит взад-вперед по комнате внизу.
В ту ночь они просмотрели его бумаги, сидя за его захламленным письменным столом— стареньким секретером с убирающейся крышкой, верхняя полка которого была завалена всякой всячиной—там он, бывало, отыскивал для меня молочные таблетки с солодом, когда я была маленькой. Там же лежало несколько писем от его сына. «Дорогой папа, извини, что не сразу поблагодарил тебя за присланный чек. Днем и ночью рыскаю по округе в поисках какой-нибудь работы, но…»
Все они были написаны в том же духе, и когда я спустя некоторое время узнала об этом, то сразу вспомнила все годы, проведенные доктором в трудах, вспомнила его старый замызганный автомобильчик и его одежду— опрятную, но старую и поношенную. Когда отыскали его чековую книжку, обнаружилось, что на счету у него всего-то сорок долларов. Однако больше они ничего не нашли. Карточки больных, профессиональные записи, несколько подписанных счетов, обычный чистый блокнот для выписки рецептов — только и всего.
На столе лежал медицинский журнал, раскрытый на статье о применении какого-то нового лекарства. Часть ее он прочитал—в глаза бросались синие карандашные отметки. А в мусорной корзине, скомканное и тоже написанное карандашом, валялось начатое письмо. Скорее, черновик письма. Адреса на нем не было, и состояло оно всего из пяти слов, одно из которых было недописано: «Я оказался в невероятной сит…»
Либо он отказался от своей затеи, либо же отправил другое письмо. Ни у кого не было ни малейших сомнений, что недописанным словом было слово «ситуации», и один из детективов даже заметил:
— Была б там пушка, я бы сказал, что это начало предсмертной записки самоубийцы.
Они даже обсудили это предположение, усевшись кружком в кабинете доктора в ту ночь. Итак, он был встревожен. Ничего не ел. Отыскали страховой полис— возможно, он хотел, чтобы сын поскорее получил страховку. Допустим, оружие находилось в машине и кто-то его забрал? Притянуто за уши, но возможно.
Вызвали миссис Вудс и спросили ее:
— Скажите, было у него какое-нибудь оружие?
— Ну да, даже два: винтовка и дробовик.
— А револьвер? Или автоматический пистолет?
— Нет, сэр. Ничего такого у него никогда не было.
Ее отпустили. Она готовила для них кофе, нарезала бутерброды и не переставая плакала.
Однако эта записка их озадачила. Кому она предназначалась? Что за невероятная ситуация, в которой он оказался? Знал ли он нечто, представлявшее такую опасность, что его убили, дабы заставить замолчать? Они принялись вновь просматривать его книги, но значившиеся там имена пациентов относились к окрестным жителям, включая колонию дачников.
Когда все снова вернулись в столовую, там была миссис Вудс. Она разлила по чашкам кофе, и они жадно набросились на еду— так, как должны есть мужчины, даже очутившись рядом со смертью. Экономка казалась рассеянной и погруженной в свои мысли, но в конце концов она решилась:
— Вообще-то мне кое-что известно… Доктор велел никому об этом не говорить, но теперь, когда его больше нет…
Они уставились на нее. В комнате внезапно повисла тишина.
— Все в порядке,