ее передо мной. Я открыл ее и невольно улыбнулся. Вещиц-то прибавилось! Помимо сокровищ Ганса здесь хранился крошечный осколок того фужера, в котором я сжег свою речь. Здесь лежали рядом брошь из птичьего серебра, подаренная рыцаршей-рысью, и кружевное яйцо синей птицы, обработанное Каей. Здесь я хранил и маленькую куколку с осколком души кофейника, и кусочек шкуры василиска. И, выложив все сокровища, включая локон волос Альти, пуговку с одежды Оди и сережку Ласлы (при виде которой королева, кажется, улыбнулась), я достал наконец ключ. Достал, вставил в замок, отпер его.
— Открываю? — спросил я напряженно. — Мало ли что там будет…
— Открывайте, — согласилась Фета. — Вещи с осколком души не могут причинить владельцу вреда.
— Что ж, тогда открываю.
Открыл я крышку… и ровным счетом ничего не произошло. Шкатулка была пуста, никаких инструкций к ней не прилагалось. И какая бы не была в нее вложена сильная магия, пока что она была всего лишь красивой безделушкой, которой мы не знали как правильно воспользоваться.
74. Самый знатный сторонник
В день похорон соны Лони в очередной раз разыгралась гроза. Молнии стегали землю где-то вдалеке, на самом краю горизонта, до нас долетал лишь гром да неяркие вспышки. Я мог бы отказаться от приглашения. На самом деле никто не ждал от меня, что я туда пойду — все же принц как никак, пусть и подставной. Однако совесть остаться дома мне не позволила, и я твердо решил проводить старую няньку в последний путь. Пусть мы с ней были мало знакомы, но… она умерла на моих глазах и была важным человеком для Ганса.
Потому, взяв с собой Каю и Отну, я выехал из замка, намереваясь проводить старую няньку в последний путь по всем обычаям Вадгарда. Но… увы, когда мы, прячась под магическим барьером от дождя, подъехали к дому соны Лони, ее уже грузили в катафалк — черный ящик на больших колесах от телеги. Как здесь проходят похороны я в теории знал, но ни разу не участвовал, потому сильно растерялся. Благо, меня увидела сиделка, и попросила на минутку задержаться возницу катафалка, чтобы я успел сделать свои подношения покойнице.
Сона Лони, уже погруженная в ящик, буквально утопала в искусственных белых цветах из ткани и бумаги, размокших от дождя — здесь они заменяли наши привычные венки. Я, не слезая с лошади, дополнил все это великолепие своей бумажной гирляндой, которую мы весь вечер вчера делали вместе с Альти. Старуха была бледной, но казалось безмятежно спящей. Ее одели в красивое, не подходящее ей по возрасту белое платье, похожее на платье невесты — в таких хоронили тех женщин, которые при жизни так и не успел выйти замуж. По мерка Вадгарда сону Лони можно было считать старой девой, хотя у нее и имелось двое детей. Сегодня утром, когда мы с Ласлой обсуждали этот странный факт, то пришли к выводу, что они вполне могут быть королевскими бастардами. Да, впрочем, благодаря проклятью безумной королевы этих бастардов развелось столько, что никто из них даже и не думал претендовать на па престол.
— Спасибо вам, — сказал я покойной. — И простите, что в последние минуты вам пришлось вспоминать о плохом из-за моей прихоти. Однако знайте, что это было не напрасно.
Сказать больше было нечего, и сиделка махнула вознице — уезжаем. Кое-кто из родственников и друзей соны Лони взобрался на лошадей или поймал повозки, и мы поехали.
В Вадгарде не было кладбищ. Единственными, чьи останки сохраняли, были члены королевской семьи. Дело в том, что, как я уже и говорил, здесь считалось, что душа не может проходить сквозь твердые предметы. Потому тела простого люда после смерти кремировали. Таким образом души освобождались словно ядра от скорлупы, и улетали в один из двух миров — темный или светлый, в какой уж ты заслужил. А вот королям и королевам улетать было не положено, потому что их опыт и их поддержка могли пригодиться новым королям и королевам. Именно поэтому рядом с замком имелся подземный склеп, выбраться из которого было настоящей проблемой, а тела держали в плотно забитых ящиках, залитых, кстати, специальным прозрачным, затвердевающим на воздухе раствором. Получались эдакие «люди в янтаре» — жуткое, я вам скажу, зрелище!
Крематорий, который здесь называли Погребальной Печью, располагался на отшибе от города, окруженный мертвой, потрескавшейся землей. Перед входом толпилось еще несколько семей, внутрь пускали по очереди. Я приготовился ждать, да не тут-то было. Одноногий старичок с костылями, стороживший вход и следивший за очередью, увидел меня и глаза его забегали. Он тут же открыл дверь, сунулся за нее, с кем-то переговорил и, подойдя к нам, вежливо попросил подождать, пока закончит предыдущая семья.
Мда… удобно быть принцем, но как же иногда это смущает.
— Не стоило, — смутился я. — Но все равно спасибо.
— Негоже вам под дождем стоять, ваше высочество, — поклонился нам старичок. — Пройдемте внутрь, думаю, мы найдем для вас кресло и чашку чая, если вы изволите его принять.
— А вот это уже лишнее, — покачал головой я. — Спасибо, но мы подождем здесь вместе с остальными.
— А вы все тот же, ваше высочество принц Ганс, — вдруг послышался справа приятный, напевный баритон. — Мнится мне, что ваша потеря памяти вас ничуть не изменила. Хотя, главное — что не испортила.
Я удивленно повернул голову и увидел сидящего на вороной лошади мужчину, который тоже прятался от дождя при помощи магии. Он был широкоплеч, сильно бородат, усат и одет в богатый, расшитый золотыми и красными нитями бежевый камзол. И он счастливо улыбался, глядя на меня без всякого подобострастия — приятная неожиданность.
— Простите меня, — вздохнул я, — но моя потеря памяти стерла вас из моей головы. С кем имею честь разговаривать?
— О, ничего страшного, я рад буду еще раз десять с вами познакомиться, — мужчина протянул мне свою огромную, сухую и горячую руку, которую я с удовольствием пожал. — Я ваш тезка, Ганс сонор Шенорк. Ваш покорный слуга и, кстати, должник.
— Если вы должны мне денег, то я вас, так и быть, прощаю, — удивился я, испугавшись, что мне сейчас отдадут то, чего я не давал. Как-то я не воспринимал вещи Ганса — особенно монеты — как нечто свое собственное. У моего предшественника ведь и недвижимость имелась в собственности. Земля, дома в разных городах, большое поместье у восточного побережья. И я бы все это с удовольствием отдал короне — да Ласла запретила. Сказала — пусть будет. Ну,
