Только бы сегодня обошлось без смертей! Если ему придется держать на руках мертвую Шуалейду… нет. Нет и нет! Даже думать об этом нельзя! Все обойдется. Мастер теней не успеет. Роне как-нибудь справится и не допустит, он же обещал… Боги, добры боги, прошу вас!
Дайм почти бегом преодолел последние шаги до выходящих в сад дверей Народного зала, толкнул их… и выругался последними словами.
Двери были запечатаны. Намертво. Шером-прим как минимум, а то и шером-зеро.
Проклятье! Роне не мог закрыть зал от него… а, некогда думать, кто виноват. Надо спешить. В обход, шис дери!
На дороге через общую приемную и толпу гостей он потерял не меньше трех минут. Даже бегом. Проклятье, проклятье! Там, в Народном зале, творится что-то совсем не то, а он?! Он должен это предотвратить, обязан!
Перед дверьми Народного зала столпились шеры и гвардейцы. Лишь протолкавшись до входа, Дайм увидел короля, Герашана и обоих Альбарра.
— Ваше ве… — начал Дайм, переступая порог, и осекся.
Внутри защитного контура бурлил и клокотал возмущенный эфир: Шуалейда и Бастерхази не сцепились в открытую, но были к этому близки. Ненависть между ними полыхала, как лава, и готова была извергнуться и затопить все вокруг. Каетано, как завороженный, смотрел в сторону тронного возвышения, где полыхал скандал.
— Свадьба короля с Нессией Ландеха состоится завтра! — летел над залом голос Ристаны, стоящей рядом с троном.
Его перекрывал жалобный, детский голосок пухлой девицы, вцепившейся в рукав отстраненно-неподвижного юноши в заговоренном ошейнике:
— Вы должны отпустить Тигренка!
— Моя дочь не виновата, — вторил советник Ландеха, держащий за руку тощую и нескладную девицу. — Это дело рук ее высочества Шуалейды! Требую проверки на магическое воздействие! Простолюдина, виновного в соблазнении шеры, казнить!
— Казни не будет. — Вокруг мастера теней закрутился эфирный щит, поставленный Шуалейдой. — Он моя собственность.
Граф Ландеха попятился, а Дайм вздрогнул. Щит был неправильным, такого не должно быть! Золото истинной любви, связавшей Шуалейду и убийцу? Нет, не может быть. Показалось!
Стряхнув мгновенное оцепенение, Дайм бросился к трону, одной рукой срывая с шеи знак Конвента, другой материализуя метательный нож. Он распихивал жадно внимающих скандалу гостей, шел по ногам. Знак-блокатор жег руку: только бы Шуалейда и Бастерхази не подрались, они же убьют друг друга, а заодно и всех кто есть в зале!
— Прекратите! — потребовала Ристана. — Будет проведено расследование!
— Отдайте его мне до окончания разбирательства. — Бастерхази шагнул к мастеру теней, накидывая на него огненно-ментальную сеть.
Дайм отшвырнул с дороги какого-то толстяка. До ступеней трона оставалось пять шагов…
— Забирайте, темный шер, и продолжим бал, — подтвердила Ристана.
— Роне, Шу, остановитесь! — крикнул Дайм, видя, что не успевает, катастрофически не успевает… пуская в полет одновременно и нож, и бляху Конвента…
— Нет, я не позволю! — одновременно с ним, перекрывая все звуки, закричала Шу…
…и взорвалась ослепительной синевой, взвыл смерч…
И исчез. В оглушительной тишине блокатор магии, зависший под стеклянным куполом, отщелкнул первую секунду из ста…
А серая тень, только что бывшая мастером теней, увернулась от летящего в нее ножа и метнулась к Бастерхази, на лету отращивая крылья и серповидные когти. Темный шер не успел даже привычно закрыться жестом «огненный кокон», как хрустнули кости сломанных рук, брызнула кровь — и черноволосая голова отлетела в Ристану, замершую с искаженным лицом.
Свет мигнул, дохнуло льдом: Ургаш принял душу темного шера.
Блокатор, не рассчитанный на присутствие Темного Брата, рассыпался, не успев отсчитать второй секунды.
Воздух в зале вспыхнул яркой белизной Фонарей Истинного Света — сработала защита от Гильдии Ткачей. Одновременно серый силуэт, нечто среднее между человеком и демоном, вспыхнул золотом и угас, снова продрало морозом: Хисс забрал вторую душу. К мертвому убийце бросилась Шуалейда, упала на колени, прижала его к себе. Темная волна ужаса и боли покатилась от нее, сбивая всех с ног и сводя с ума. Шеры в запоздалой панике бросились к дверям.
— Именем Равновесия, стоп! — крикнул Дайм, сам не понимая, что и зачем кричит: тело действовало само, без участия окаменевшего разума, зато строго по инструкции.
Ему откликнулись энергонити защиты: воздух загустел, не позволяя гостям затоптать друг друга. Но Дайму уже не было до них дела. Он смотрел на изломанные тела у ступеней трона. Три тела: черную, как Ургаш, Шуалейду, мертвого демона-убийцу и…
— Роне… мой темный шер…
Повинуясь его шепоту, оторванная голова вернулась на место и приросла, исчезли кровавые потеки. Темный шер снова казался живым и невредимым.
Лишь казался. Тело его было пусто. Ни следа огня, ни капли божественной тьмы. И сердце молчит. Два сердца. Темного шера — и светлого.
Ощущая мертвую пустоту в груди, Дайм прошел сквозь толпу обезумевших от страха гостей, как нож сквозь масло. Приблизился к ступеням трона. Опустился на колени около Роне, коснулся умиротворенного острого лица, закрывшей лоб седой пряди, морщинок в уголках открытых глаз. Поднял взгляд на Шуалейду и изломанное превращением существо у нее на руках. Желтые, черные и белые блики, посмертные остатки ауры, скользили по почти детскому лицу, смятые крылья золотились драконьей чешуей. И сияли истаивающие на глазах золотые нити любви — убийцы к принцессе и принцессы к убийце.
Надо же, мальчик — истинный шер. Светлый. Мастер теней. Так не бывает, однако — так есть. Боги посмеялись над ними всеми.
Мальчик не мог убить Шуалейду, он лишь пытался защитить ее от ужасного темного шера.
А ужасный темный шер старался уберечь ее от убийцы, не подозревая даже…
Что Дайм опоздает. Что Шуалейда потеряет Свет и станет темным чудовищем.
Черные, с мертвенно синими отблесками глаза Шуалейды оторвались от тела, которое она продолжала держать на руках, и обратились к Дайму.
Она не успела ничего сказать — да и не надо было, ее сумасшедшую ненависть Дайм видел и без слов.
Дайм тоже не успел. Ни сказать, ни осознать, ни почувствовать свою вину, ничего не успел. В груди что-то вспухло, выросло, заслоняя собой все мысли, и взорвалось.
Шуалейда, нет! Не хочу! Не-ет! Роне-е!..
Душная, ослепительная боль накрыла Дайма океанской толщей. Зал дрогнул, погас, гул голосов превратился в шум волн, и в этом шуме послышались хрупкие, призрачные голоса. Они что-то пели, что-то шептали и обещали, спрашивали, звали…
