у Вас на это найдётся время и желание.
Дай Вам Бог, дорогая Тамара Владиславовна, здоровья и долгих лет. Ещё раз желаю роману «Жизнь – сапожок непарный» миллионного тиража и чтобы это произведение разошлось по всей России, как произведения Шаламова.
Хава Владимировна Волович
16.01.1994, Украина, г. Мена
Дорогая Тамара, мой многострадальный Прометей!
Прочитала Вашу книгу. С трудом, при помощи лупы, потому что мои бедные глаза совсем уже отказывают мне. Книга покорила меня. Понравилась. Очень! С каким тактом Вы пишете об ушедших, о тех, кто, я знаю, доставил Вам немало неприятностей… И столько горячей любви Вы вложили в описание тех, кто любил Вас и к кому Вы сами относились с истинным обожанием (Гавронский, Улицкая)! Александр Осипович Гавронский был ведь и моим спасителем, хотя я не могу отнести себя к тем, кого он одаривал каким-то особым теплом. Было понимание – и то слава богу!
Мое пребывание в ТЭКе было всё окрашено в чёрный цвет. Сколько я там переделала работы, от которой все отказывались! («Не умею! Не могу!») Там мне был симпатичен только Аллилуев. Все остальные – чёрные тени. В конце концов меня обокрали: вытащили из моего ящика две кулисы и мою единственную юбку, а мне прицепили промот. Всё это сделал Х-в с некоторыми лабухами. Свою юбку я узнала в заплатах на рукавах его пиджака. Когда я пожаловалась Невольскому и Ерухимовичу, они меня же обвинили в клевете на «порядочного человека». Хорошо, что там еще был наш добрый гений – Александр Осипович. Он уговорил Тамару Цулукидзе взять меня к себе. Новый набор тэковцев мне был незнаком, поэтому я и Колю Теслика совсем не знала.
Теперь ещё про одну даму, которую Вы считали «человеком».
С О. В. Т-вой мы прибыли одним этапом на колонну, где правил Малахов. Ходили с ней на общие работы. Товарищей по несчастью она и за людей не считала. Придя с работы, она раздевалась догола, забиралась на свои верхние нары, становилась раком к публике и начинала копошиться в своих вещах, не обращая внимания на негодующие реплики «зрителей». Пока однажды одна бытовичка не запустила ей здоровенным грязным ботинком в зад. После этого «кино» прекратилось. Через несколько лет мы снова встретились на одной маленькой уютной колонне. Женщин там было мало – человек восемь. Однажды она была поймана «на горячем». Писала оперу донос на кого-то из зэков. Так выяснилось, что она всю дорогу была стукачкой. И к Вам она приходила с уютной корзиночкой с фарфоровыми чашечками, чтобы выуживать что-нибудь, что могло пригодиться её «опекунам».
Потом у неё, по-видимому, «зачесалась» совесть, и она стала бояться встреч со своими бывшими знакомыми. На той маленькой колонне женщины украли у неё очки и отдали мне на хранение. Я держала их у себя дней десять, потом решила отдать. Жалко её стало. Я спросила её: «Зачем вы это делаете?» Она нагло ответила: «Не одна я этим занимаюсь! Только я по-глупому попалась». Отдала я ей очки, она даже не поблагодарила. Потом, уже в Москве, Хелла однажды встретила её на улице, обрадовалась, стала напрашиваться к ней в гости, приглашать к себе, но та в испуге отказалась и от одного, и от другого. Хелла в недоумении рассказала мне об этой встрече, ну я объяснила ей, что знала. В хрущёвские времена тоже было опасно иметь таких «друзей»…
Я очень скучаю по Ленинграду…
Обнимаю Вас!
Раиса Каримовна Федичева
24.01.1994
Дорогая Тамара Владиславовна!
Не могу не выразить переполняющее меня чувство благодарности, восхищения Вашим трудом и талантом. Книга Ваша произвела на меня потрясающее впечатление.
До боли в сердце прошла перед моим взором вся моя жизнь в лагере.
Мне 76 лет… Перенесла все муки ада, которые так точно описали Вы. В Воркуте я оставила здоровье и молодость.
Я редкий экземпляр – турецкая шпионка. Анекдот, да и только. Расскажу. Сохранила чувство юмора и друзей. Несколько человек сейчас живёт в Петербурге. Они тоже сидели…
Они не оставляют меня в одиночестве. Часто посещают и звонят. Много я прочитала книг об этих годах. Но Ваша книга захватила мою душу до дна. Она написана женщиной, которая обрисовала положение женщин в этих условиях. Так тонко, умно, беспощадно, во всех деталях.
Спасибо Вам.
Дай Вам Бог здоровья, я попрошу Аллаха Вас не оставить в своих милостях.
Аллах акбар!
Анна Александровна Гайсинович
25.01.1994
Дорогая Тамара Владиславовна!
Позволяю себе так обратиться к Вам, потому что Ваша книга «Жизнь – сапожок непарный» оказалась частью моей жизни.
Я должна была стать дочерью «врага народа», но мой отец, сотрудник и друг Н. Н. Крестинского и многих других «врагов народа», вовремя умер от скоротечной чахотки (туберкулёза) в 1925 году. Ему было всего 33 года. Это больно и стыдно писать. Но я думаю, что особенно тяжело умирать от несправедливости, от предательства того общества, в которое свято верил и которому беззаветно служил. Все сотрудники его и друзья погибли в 1937–39 годах. Все они работали за границей, а в 1930 году их потребовали обратно в Союз и постепенно уничтожили.
Мой отец был крупным финансистом, директором Московского народного банка в Лондоне. Там и умер. А я училась в Москве в особой школе – МОПШК (Московская опытно-показательная школа-коммуна имени Лепешинского), в которой учились почти все дети «Дома на набережной» и дети Кремля. Начиная с 1937 года на наших комсомольских линейках рядом стояли дети вождей и «дети врагов народа»: Каганович и Каменев, Орджоникидзе и Крестинская, Жданов и Смилга, Микоян и Розенгольц и т. д. и т. д. И бедные дети должны были слушать, как отцы одних готовили убийства и убивали отцов других. Мы мало что понимали, но очень жалели детей «врагов народа», горько плакали, когда их отсылали в детские дома, и писали им письма.
Нашу школу кончил Анатолий Рыбаков («Дети Арбата»). Вы, конечно, слышали и о девочках Арбата, об ученицах нашей школы, которых я хорошо знала. Это пять девочек, дочери «врагов народа», среди них и Наташа Крестинская. Все они получили срок за то, что вместе оплакивали своих мам, которых арестовали, когда отцы уже были расстреляны. Я много знаю о жизни женщин в лагерях, о трагедии матерей, «потерявших» своих детей, о детях-«сиротах» в детских домах. Думаю, что многие из них встречались и на Вашем пути, так как жена Бруно Ясенского была близка с матерью моей подруги, которая «потеряла» свою маму и нашла только после реабилитации. Всё это страшно вспомнить.
А теперь о
