жаркий полдень воздух мерцал и струился. – Леора, люди бывают недобрыми, когда завидуют. Большинство детей в твоем возрасте не умеет читать. Ты думаешь, она хочет научиться?»
«Понятия не имею».
Ления почти услышала, как она презрительно фыркнула. И постаралась не показать, что ее это рассмешило.
«У меня есть предложение, если хочешь выслушать».
«Да, пожалуйста».
«Спроси, не хочет ли она научиться. Скажи, что научишь ее. Есть у вас такое время, когда это можно сделать?»
«Да. Потому что мы самые младшие. У нас есть время, свободное от заданий».
«Тогда попробуй так сделать. Посмотри, что получится, согласится ли она. Если это не поможет, у меня есть другие идеи».
Молчание.
«Я люблю тебя, Ления».
И внезапно летним днем, на дороге, верхом на коне она чуть не расплакалась. Этот ребенок.
«Я люблю тебя, Леора Саккетти. Думаю, все тебя полюбят со временем».
«Ты… ты сможешь приехать ко мне сюда? Когда-нибудь?»
«Смогу. Приеду. Обещаю. И не один раз. Я там буду. И я здесь. Как сейчас. Всегда, малышка».
«Я не всегда буду малышкой».
«Знаю. Мне не терпится увидеть, какой ты станешь».
«Ты… Ления, с тобой все в порядке?»
«Я кое-кого ищу. Но со мной все в порядке».
«Готова поставить медную монетку, что знаю кого!»
«Леора!»
Смех, а потом девочка исчезла.
Корабль, их маленький корабль, стоял в гавани Басиджио. Она сдалась. Она не имела представления, где ее партнер, что он сейчас делает. Ее раздражало, что она не получила письма, которое бы объяснило это.
Она отправится туда, куда должна была поехать с самого начала, решила Ления. Вместо того чтобы без толку гоняться за человеком по всей Батиаре. Верхом.
Карло Серрана возвращался домой после того, как понаблюдал за новичком, который приучал жеребенка к легкому седлу – меняя натяжение длинной веревки, заставлял его кружить вокруг себя, чтобы он привыкал к самой идее команд. И человек, и лошадь – оба делали успехи.
Он заметил одинокого всадника, приближающегося к его воротам. День клонился к вечеру.
Карло сжал кулаки, стараясь взять себя в руки. Разжал их. Приказал себе не плакать. Ему это не удалось.
Он подошел к главным воротам, открыл их и стал ждать. Его сестра въехала в ворота (очень гордо, подумал он) на хорошем коне. Она приехала без сопровождающих. Наверное, оставила их в Бискио.
– Намного лучше, – сказал он.
– Я знаю! – ответила Ления, соскакивая с коня.
Он увидел, что она тоже плачет и одновременно улыбается, а потом он крепко прижал ее к себе, и она обняла его.
– Ох, Карлито, – сказала она. – Я так рада, что вернулась.
Он прокашлялся, потом ему пришлось сделать это еще раз, прежде чем он смог заговорить.
– Ты испортила мне жизнь, – сказал он. – Мои жена и дети теперь все время называют меня Карлито! Если кто-нибудь из моих людей тоже это сделает – я им об этом сказал, – я привяжу их к лошади и протащу вокруг ранчо.
Она рассмеялась сквозь слезы, положив ему на грудь черноволосую голову. Его руки обнимали ее. Обнимали в этом мире. Здесь.
– Наверное, так и надо, – сказала она.
Ления подняла голову, вытерла глаза. Мой брат выглядит совершенно великолепно, подумала она.
– Мы слышали, что у Тароуза все прошло хорошо.
– Это правда, – ответила она. – Джад присматривал за нами.
– Я за вас молился. Обычно я не молюсь.
– Я тоже. Спасибо.
Она увидела, что к ним кто-то приближается, освещенный солнцем со спины. Она видела, как этот человек тренирует коня, когда ехала по дороге.
Этим человеком был Рафел. Сердце ее сильно забилось.
Бен Натан сказал:
– Он разрешил мне называть его Карлито.
– Я не разрешал, – возразил ее брат. – Но он мне нравится.
– Хорошо, – сказала Ления. Она неожиданно обнаружила, что больше ничего не может сказать.
Карло перевел взгляд с него на нее, широко улыбнулся, потом взял ее коня и повел его прочь.
– Скажу Анни, что у нас еще один гость к ужину этим вечером, – произнес он. – Она будет очень рада. И дети тоже.
Они смотрели, как он ведет ее коня к конюшне.
– Я назвала его Землетрясением, – сказала она.
– Понятно.
Молчание.
– Ты приехал сюда, – сказала она. – Я искала тебя повсюду.
Глупо было это говорить. Понятно, что он приехал сюда, раз он здесь.
Она ожидала, что он сейчас приподнимет брови или пожурит ее.
– Я был там, где хотел быть, – тихо ответил Рафел. – Ждал.
– Ты ждал меня?
Тоже глупый вопрос. Зачем еще он находился бы на ранчо ее брата?
– Ждал. – Вот и все, что он ответил, продолжая смотреть на нее.
Она увидела в его глазах мир, дом в этом мире.
– Тебе больше не надо ждать, – сказала она. – Я здесь.
И шагнула вперед, туда, где был он, где он стоял, чтобы они оказались в одном и том же месте на земле или так близко, как это возможно, так близко, как это дозволено.
Солнечный свет и лето для завершения повествования. В глубине материка, не на морских волнах, не на берегу, без лун и звезд. Путешествие состоялось.
В некоторых местах, в некоторые времена автор истории может использовать чернила, чернильный камень, кисть, чтобы придать ей форму. Есть другие способы, другие времена. Историю можно рассказать устно или спеть – в зале замка, на залитой солнцем базарной площади, в таверне, полной певцов, слушающих старшего из них. Или могут быть страницы, которые надо переворачивать, медленно или быстро, у очага, или у реки, или перед тем, как придет ночной сон.
Иногда рассказ повествует о жизни и смерти тех, кого считают могущественными людьми. А иногда – о мужчинах и женщинах, изо всех сил старающихся жить, строить свои жизни, несмотря на потерю дома, корней, родины, ощущения принадлежности к какому-то месту. Эта потеря никогда не уходит, но она может, если очень повезет, стать одной из прочих вещей. Потому что порой на пути встречаются прощение, милосердие, доброта, дружба, любовь…
Возможно, нас определяет начало пути, но не только оно.
Дети, которые еще не родились или очень малы в этой истории, вырастут и проживут свои собственные дни и ночи. Некоторые сыграют важную роль в своем мире, большинство – нет. Большинству это не удастся. Но из того, чем мы владеем, из чернил и кисти, скользящей по бумаге, из сказанных и прочитанных слов… может возникнуть мысль, общая мысль, рожденная из диалога, музыка, творящаяся между певцом и слушателем. Руки, мысли соприкасаются через пространство и годы. Истории, как и все остальное, – это акт любви. Они начинаются, прокладывают прямой или извилистый
