форт, а затем его конвульсии снова возобновились.
— Вам удалось раздобыть для него лекарство?
— Я решил позаботиться об этом, но, когда я вернулся к краснокожему, которого оставил в лодке, его жар достиг такого неистовства, что я был уверен в его скорой… смерти.
Последнее слово, казалось, осталось висеть в воздухе, а лорд Рочестер продолжал пристально смотреть на мешок. Потом он внезапно тряхнул головой и насмешливо улыбнулся.
— И все же он не умер, Ловелас. Или в конце концов умер? Ведь он был бессмертен, был вампиром, которому не суждено умереть!
— Вы не можете этого знать, милорд. Я видел его конвульсии и его крайнюю слабость собственными глазами. Если бы я вовремя не принес ему кровь, он был бы мертв.
Лорд Рочестер презрительно рассмеялся.
— И это заявление, Ловелас, является основой всей вашей похвальбы?
— Да, это заявление, милорд, и еще то, что находится у меня в мешке.
Он поднял его вверх, очень нежно поцеловал и опустил на пол возле своих ног.
— Ведь мне не надо рассказывать вам о таинственном содержимом этого мешка.
— В одном ваш варвар был прав: воняет оно действительно гнилью.
Ловелас насмешливо улыбнулся.
— В таком случае не соблазнитесь ли вы испытать иные его свойства?
— О, наверняка, если только вы дадите мне ручательство, что сами видели смерть кого-то из подобных мне от одного только вкуса того, что там у вас спрятано.
— Я сказал, милорд, что краснокожий выжил, но могу поклясться, несмотря на это, что вас этот вкус уничтожит.
— Откуда вам знать?
— Даже не окажись этот яд смертельным… — Ловелас пожал плечами, — есть и другие способы.
— А за эти другие способы вы можете поручиться?
— Несомненно, милорд. Но… терпение, — ответил он и поднял руку, требуя внимания. — Ведь я еще не закончил свою историю.
— Что же, — не удержался от колкости лорд Рочестер, опускаясь на подушки, — к нашим услугам мир и все его время. Продолжайте. Так вы говорите, краснокожий, как я и предполагал, не умер?
— Нет, не умер, — подтвердил Ловелас с едва заметной улыбкой. — Но не забывайте, милорд, что он едва прикоснулся к яду, поэтому основой для его выздоровления мог послужить какой-нибудь житель форта… В конце концов он поднялся на ноги и вскоре сам добыл себе свежую кровь. Пока он кормился, я сказал ему, что отбываю на следующий день, потому что горю нетерпением немедленно вернуться в Англию, к Миледи. Краснокожий понимающе кивнул, а потом посоветовал мне быть осторожным, потому что за мной якобы все еще охотились какие-то люди. Когда я спросил, что он имел в виду, он ответил, что недавно в форт приехал мужчина из Нью-Йорка и спрашивал, не видел ли кто-нибудь меня или не знает ли, какова моя судьба. Меня озадачили эти новости, потому что я не мог себе представить, какой интерес могло представлять для этого мужчины убийство, совершенное в поселке Марблхэд более десятка лет назад. Я спросил краснокожего, куда подевался тот мужчина. Он только улыбнулся в ответ, потом закончил свою трапезу и отвел меня на дорогу, пролегавшую недалеко от реки. На другой ее стороне в небольшой пещере был спрятан труп.
— Вот куда он подевался, — с прежней широкой улыбкой на лице сказал краснокожий. — Теперь ему не найти вас никогда.
— Я присел возле трупа. На его шее был тощий кожаный мешочек, покрытый толстым слоем плесени, но хорошо сохранившийся. Я снял мешочек с трупа. Внутри оказался листок бумаги, сложенный втрое и скрепленный печатью. Когда я вскрыл письмо, оказалось, что от сырости чернила расплылись. Я оставил письмо и снова пошарил в мешочке. Там больше не было ничего, кроме колечка. Я вынул его и поднял так, чтобы на него падал свет, и тут меня охватило изумление, едва ни лишившее сил. Сначала я был уверен, что ошибся, но снова поднес кольцо к свету. Ошибки не было. Смысл того, что означало это кольцо, не мог исчезнуть так же легко, как чернила на отсыревшей бумаге. Оно блестело не менее ярко, чем на пальце Миледи, когда я целовал его в последний раз.
Лорд Рочестер вздрогнул при внезапном упоминании этого имени.
— И на трупе не оказалось никакого другого ключа к разгадке дела, которым занимался тот парень? — спросил он мрачным голосом.
— Ничего, кроме этого кольца и печати на письме.
— Что же вы предприняли?
— А что, милорд, надо было, по-вашему, делать? Я сразу же отправился в Нью-Йорк.
— И многое вы смогли там выяснить?
— Для меня явилось большим облегчением, что это поселение мало походило на город. Я слышал массу хвастливых отзывов о его достоинствах и боялся, что действительно окажусь в громадной столице. На деле город состоял всего из нескольких улиц, застроенных великолепными домами, очень похожими на те, что мы видели в Амстердаме, но расположенными на оконечности скалистого острова. В таком немноголюдном месте не составило большого труда найти нужный мне адрес по штемпелю на письме. Не прошло и часа моего пребывания в этом Нью-Йорке, как я уже знал имя человека, носившего на груди письмо, предназначенное мне. Мало того, к истечению первого часа я уже входил в его дом. Как я выяснил, он был голландцем всего двадцати лет от роду, сыном богатых родителей, которые, казалось, совершенно спокойно отнеслись к известию о судьбе своего чада. Он сбежал от них, сказали они, чтобы жить со своей шлюхой, и они решили, что больше не желают ни видеть его, ни слышать о нем. Они не знали, что он мог делать в далеких северных лесах. Не имели они представления и о том, почему его интересовала моя персона. Когда я спросил их, где можно найти его возлюбленную, оба разом вздрогнули и возмущенно отказались отвечать на этот вопрос. Однако, когда я вышел из дома, меня догнала миловидная девушка-служанка. Она была в слезах.
— На острове Лонг-Айленд, — шепнула она, — за деревушкой Брюкелен есть ферма с персиковым садом. Там и живет его возлюбленная.
Тем же вечером паром перевез меня на Лонг-Айленд. Воздух еще хранил тепло дня, а звезды выглядели серебристыми каплями пота, покрывшего небо. Они омывали меня призрачным светом на пути через Брюкелен, а потом, когда я миновал невзрачную церквушку, осветили персиковый сад, ветви деревьев которого гнулись под тяжестью плодов. Я торопливо углубился в тень этою сада и внезапно увидел впереди контуры дома, перед которым простиралась лужайка. Я замедлил шаг. Подойдя ближе, я услышал приглушенные голоса. Я остановился. До моего слуха донесся низкий тихий смех. Он мог принадлежать только Миледи. Я снова стал осторожно
