интеллект себе на службу, у нее хватает духу прибегать и к неправедным средствам; она действует безоглядно; она позволяет себе иметь убеждения, она сама даже нуждается в них, но никогда не становится их рабыней. Потребность в вере, в чем-то безусловном по части «да» и «нет» есть верный признак слабости. Человек веры, верующий — с необходимостью человек низшего вида. Отсюда вытекает, что «свобода духа», то есть неверие как инстинкт, — необходимая предпосылка величия.
464. Великий человек чувствует свою власть над народом, свое временное совпадение с народом или тысячелетием: эта усугубленная великость в ощущении себя как causa и voluntas[117] превратно понимается как «альтруизм»:
— Его «распирает» в стремлении к средствам сообщения: все великие люди необычайно изобретательны в подобных средствах. Они хотят внедрить свой образ в большие людские сообщества, хотят придать единую форму всему разнородному и неупорядоченному, вид хаоса раздражает их.
— Превратное понимание любви. Есть любовь рабская, покорная до самоотречения, готовая идеализировать и обманываться; и есть любовь божественная, которая и презирает, и любит, и преображает любимое, возносит его.
Необходимо добыть эту неимоверную энергию величия, дабы путем взращивания, а, с другой стороны, путем уничтожения миллионов неудачников, воплотить человека будущего и не погибнуть в той пучине страдания, которое будет причинено и равного которому еще не было на свете!
465. Революция, это смятение и беда народов, по моему наблюдению есть меньшая величина в сравнении с бедой, подстерегающей великих одиночек в их развитии. Не стоит на этот счет обманываться: мелкие беды всех этих маленьких людей не слагаются в сумму — кроме как в чувствах людей могучих.
Думать о себе в момент большой опасности: извлекать свою пользу из невыгод многих — при очень высоком градусе отклонения от нормы это может быть признак великого характера, который со своими сострадательными и справедливыми ощущениями совладал.
466. Человек, в отличие от животного, взрастил в себе множество противоположных влечений и импульсов: в силу этого синтеза он и стал хозяином Земли. — Морали — это выражения локально ограниченных иерархий в этом многообразном мире влечений, дабы человек не погиб от непримиримости их противоречий. То есть одно влечение оказывается как бы господином, а его противоположность ослабляется, утончается, превращается в импульс, который задает раздражители для деятельности главного влечения.
Величайший человек должен бы располагать и величайшим многообразием влечений, и при этом в относительно наивысшей их силе, какую только можно выдержать. И в самом деле: там, где это растение «человек» явлено сильными экземплярами, обнаруживается совокупность могучих и противоположно направленных инстинктов (например, Шекспир), но в связанном, укрощенном виде.
467. Нет ли оснований всех великих людей причислить к злым? В отдельных случаях это не всегда можно вскрыть. Зачастую у них имелись возможности устраивать мастерский маскарад, присваивая себе ухватки и обличья великих добродетелей. Зачастую они почитали добродетели всерьез и с истовой суровостью к себе, но из жестокости — она нередко выглядит чем-то иным, особенно издали. Некоторые сами себя понимали неверно; иной раз величие задачи требует и великих качеств, например справедливости. Существенно вот что: у величайших людей, возможно, велики и добродетели, но как раз поэтому велики и их противоположности. Полагаю, что как раз из наличия противоречий, а также из их чувствования, великий человек — этот лук огромного натяжения — и возникает.
468. В великом человеке некоторые специфические свойства жизни — несправедливость, ложь, эксплуатация — явлены в наибольшей мере. Но поскольку эти люди оставили величественный и грандиозный след, их сущность предпочитали понимать превратно и перетолковывать в добро. Образчик: Карлейль как интерпретатор.
469. Вообще-то всякая вещь стоит ровно столько, сколько за нее платят. Однако это правило не действует, если брать индивидуум изолированно; незаурядные способности отдельного человека существуют как бы вне всякого соотнесения с тем, что он сам ради них сделал, принес в жертву, выстрадал. Но если взглянуть на его родословную, то в ней откроется история неимоверного накопления и капитализации сил путем всевозможных лишений, борьбы, труда, продвижений и проталкиваний наверх. Именно потому, что великий человек столького стоил, а вовсе не потому, что он стоит перед нами как чудо, как дар небес или «случая», он и стал велик. «Унаследование» — неточное понятие. За то, чем человек стал, его предки расплачивались.
470. В скромности — опасность. — Слишком рано приспосабливаться к своей среде, к задачам, сообществам, к распорядкам работы и повседневности, куда нас определил случай, — и это в то время, когда ни наша сила, ни наша воля еще не вступили в наше сознание с непреложностью закона; приобретенная таким путем скороспелая уверенность знания, довольство, общность с другими, это преждевременное скромничанье, что под видом избавления от внутреннего и внешнего беспокойства льстиво закрадывается в душу, изнеживает нас и самым наиопаснейшим образом держит под спудом; усвоение правил «уважения» по признаку «себе-подобия», «себе-равенства», как будто мы сами не обладаем мерой и правом определять цену и ценности, стремление сразу же судить против внутреннего голоса вкуса, который тоже есть своего рода знание, — все это превращается в страшные, хотя и ажурные кандалы; если в конце концов дело не дойдет до взрыва, разрывающего все узы любви и морали одним махом, — такой дух зачахнет, обмельчает, обабится и погрязнет в житейской прозе. — Противоположный вариант тоже достаточно тяжек, но все же куда лучше: страдать от своего окружения, что от хвалы его, что от неодобрения, мучиться от ран, но, храня верность присяге, не выдавать своих мучений; с непроизвольным недоверием отбиваться от их любви, учиться молчанию, возможно, даже пряча его иногда за болтовней, создавать себе укромные уголки и незаметные стороннему глазу паузы одиночества для мгновений передышки, слез, высокого утешения — покуда наконец-то не наберешься сил, чтобы сказать: «а какое мне до всех до вас дело?» — и пойдешь своим путем.
471. Люди, которым даны судьбы, те, которые, неся по жизни себя, несут свои судьбы, весь этот род героических носильщиков — о, как хочется им хоть однажды отдохнуть от самих себя! как жаждут они встретить сильное сердце и плечо, чтобы хоть на несколько часов избавиться от того, что их гнетет! И сколь же тщетна их жажда!.. Они ждут; они вглядываются во все, что движется мимо: никто из идущих им навстречу не несет и тысячной доли их страданий и их страстей, никто даже не догадывается, насколько они заждались… И тогда наконец, наконец-то, они усваивают свою первую житейскую мудрость: не ждать больше; а вслед за тем тут же усваивают и вторую: быть радушным, быть скромным, отныне безропотно выносить всякого, выносить всякое, — короче, выносить еще немного больше,
