Когда стало известно о высадке, бывший начальник штаба Наполеона оказался настолько скомпрометирован, что попросил прибежища у г-на Паскье, главного хирурга Инвалидов; он знавал его еще в армии и мог на него положиться.
Наполеон заблуждался: еще существовало нечто, способное его удивить.
Он отдал приказание о своем отъезде на следующий день.
Но пока шла подготовка к отъезду императора, произошло событие, последствия которого могли привести к серьезным изменениям.
Одним из тех, кто с болью следил за тем, как Наполеон нерешительно борется с Божьей десницей сначала в Елисейском дворце, а потом в Мальмезоне, оказался наш старый знакомый, г-н Сарранти, в настоящее время искупающий свои грехи за решеткой; а вскоре он и вовсе, может быть, заплатит головой за непреклонную верность императору.
Со времени возвращения Наполеона он неустанно и почтительно напоминал своему бывшему генералу, что в такой стране, как Франция, ничто никогда не потеряно. Маршалы были забывчивы, министры неблагодарны, сенат отвратителен. Но армия и народ сохранили ему верность.
Необходимо все отринуть от себя подальше, повторял г-н Сарранти, и призвать на этот великий бой народ и армию.
Итак, 29 июня утром произошло событие, подтвердившее правоту сурового и несгибаемого советчика.
К шести часам утра все изгнанники Мальмезона – жившие в этом замке уже являлись изгнанниками! – были разбужены громкими криками: «Да здравствует император! Долой Бурбонов! Долой предателей!»
Все спрашивали друг друга, что означают эти крики, почти забытые с тех пор, как под окнами Елисейского дворца два полка гвардейских стрелков, добровольцы из числа ремесленников Сент-Антуанского предместья, прошли через сад, громко требуя, чтобы император возглавил их и повел на врага.
Господин Сарранти, казалось, один был в курсе происходящего. Он был одет и стоял в передней, прилегавшей к спальне императора.
Он вошел раньше, чем император успел его позвать и справиться о причине шума.
Сарранти прежде всего взглянул на кровать: она была пуста.
Император находился в смежной со спальней библиотеке. Он сидел у окна, положив ноги на подоконник, и читал Монтеня.
Заслышав шаги, он спросил, не оборачиваясь:
– В чем дело?
– Сир, вы слышите? – раздался знакомый голос.
– Что именно?
– Крики: «Да здравствует император! Долой Бурбонов! Долой предателей!»
Император печально улыбнулся.
– Ну и что же, дорогой Сарранти? – спросил он.
– Сир! Это дивизия Брайера возвращается из Вандеи, она стоит у ворот замка.
– Что же дальше? – продолжал император в том же тоне, с прежней невозмутимостью или, точнее, с прежним равнодушием.
– Что дальше, сир?.. Эти храбрецы не хотят идти дальше.
Они заявили, что будут ждать, пока им вернут их императора, а если их вожаки не согласятся быть посредниками между ими и вашими, они сами придут за вашим величеством и поставят вас во главе.
– И дальше? – снова спросил Наполеон.
Сарранти подавил вздох. Он знал императора: это уже было не просто равнодушие, а отчаяние.
– Государь! – молвил г-н Сарранти. – Генерал Брайер здесь, он просит позволения войти и положить к стопам вашего величества волю своих солдат.
– Пусть войдет! – приказал император, поднимаясь и откладывая открытой книгу на окно, словно собираясь скоро вернуться к прерванному интересному чтению.
Вошел генерал Брайер.
– Государь! – заговорил он, почтительно склоняясь перед Наполеоном. – Я и моя дивизия пришли за приказаниями вашего величества.
– Вы опоздали, генерал.
– В том не наша вина, сир. Надеясь прибыть вовремя для защиты Парижа, мы проходили по десять, двенадцать и даже пятнадцать лье в день.
– Генерал! – проговорил Наполеон. – Я отрекся от власти.
– Как император, сир, но не как генерал.
– Я предложил им свою шпагу, но они от нее отказались, – заметил Наполеон, сверкнув глазами.
– Они от нее отказались!.. Кто, государь?.. Простите, что я задаю вопросы вашему величеству.
– Люсьен, мой брат.
– Государь! Ваш брат принц Люсьен не забыл, что первого брюмера он был председателем Совета пятисот.
– Сир! – вмешался Сарранти. – Обратите внимание, что голос этих десяти тысяч человек, стоящих под вашими окнами и кричащих: «Да здравствует император!» – это голос народа, последняя попытка Франции. Более того, это последняя милость фортуны… Ваше величество! Во имя Франции, во имя вашей славы…
– Франция неблагодарна, – прошептал Наполеон.
– Не надо богохульствовать, сир! Мать не может быть неблагодарной.
– Мой сын в Вене.
– Ваше величество дорогу туда знает.
– Моя слава умерла на равнинах Ватерлоо.
– Сир! Вспомните ваши собственные слова, сказанные в Италии в тысяча семьсот девяносто шестом году: «Республика – как солнце. Только слепец или безумец станет отрицать его свет!»
– Государь! Только подумайте: у меня здесь десять тысяч солдат, готовых в огонь и в воду, они еще не были в бою, – прибавил генерал Брайер.
Император на минуту задумался.
– Вызовите моего брата Жерома, – попросил он.
И вот самый младший брат императора, единственный из всех, кто сохранил ему верность, тот, кто, будучи вычеркнут из списка монархов, сражался как солдат, вошел, еще бледный и не совсем оправившийся после двух ранений, полученных в КатрБра и на ферме Гумон, а также после тягот отступления, когда он прикрывал отход войска.
Император протянул ему руку, потом вдруг и без предисловий сказал:
– Жером! Что ты передал в руки маршала Суля?
– Первый, второй и шестой корпуса, ваше величество.
– Реорганизованными?..
– Полностью.
– Сколько человек?
– Тридцать восемь или сорок тысяч.
– А вы говорите, у вас, генерал?.. – обратился Наполеон к Брайеру.
– Десять тысяч.
– А в руках у маршала Груши – сорок две тысячи свежих солдат, – прибавил Жером.
– Искуситель! – пробормотал Наполеон.
– Сир! Сир! – вскричал Сарранти, умоляюще сложив руки на груди. – Вы стоите на пути своего спасения… Вперед! Вперед!
– Хорошо, спасибо, Жером. Держись поблизости, ты, возможно, мне понадобишься… Генерал, ждите моих приказаний в Рюэе. Ты, Сарранти, садись за этот стол и пиши.
Бывший король и генерал вышли с поклоном, унося в душе надежду.
