Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 154
Война – это травма. Кому-то удается после нее восстановиться, а кто-то навеки остается в плену. И для многих подобное обстоятельство – вовсе не дефект личности. Не разновидность слабости, душевной болезни. Нет, в действительности это лишь следствие того, что морально цельная личность неспособна примирить противоречия в собственной душе. Такое не исцелит никакой лекарь, поскольку и исцелять-то нечего. Зуд не унять эликсиром. Шрамы не смыть притираниями. Единственный путь к примирению заключается в том, чтобы призвать виновных к ответу, отдать их в руки правосудию. Но, как учит история, подобное случается довольно редко. Поэтому шрамы у ветеранов никогда не бледнеют, раны не заживают, гнев их не утихомиривается.
К такому выводу успел прийти Провидомин и прекрасно знал – то, что он сейчас совершил с оружием в руках, его внутреннего конфликта никак не разрешит. Ибо он так же испорчен, как и все остальные, и сколь бы ни пылали его гнев, его праведная ярость, на чистое, ничем не запятнанное правосудие он не способен – оно возможно лишь совместными усилиями, неотъемлемо от самосознания народа. Здесь должно действовать общество, цивилизация. Не магия тисте анди – они явно не хотят брать на себя эту ношу, не согласны отмеривать правосудие вместо нас, людей, да и не обязаны. В результате… вот он я, здесь, и я слышу, как плачет Искупитель.
Убийство – это не правосудие.
Непоправимо. Кем он был, кто он есть сейчас. Что он делал раньше, что он сделал вот только что.
Несостоявшийся узурпатор стоял рядом с ним на коленях. Без головы, в чем заключался мрачный символизм. Однако символ этот был сложным, двусмысленным. А он не мог найти для себя в случившемся хоть какой-то правды.
Просто покатилась очередная голова.
Быть может, люди намеренно поступают дурно из одной лишь веры в возможность искупления. Оно поджидает их, словно боковой выход из зала суда, в котором мы все рано или поздно оказываемся. Даже штрафа платить не нужно, это не более чем формальный договор, снимающий с тебя всякую ответственность. Он скрепляется рукопожатием – и человек просто выходит через эту самую боковую дверь, а судья доброжелательно смотрит ему вслед. Удобный способ избежать вины и последствий.
О, для Салинд и вправду наступил кризис. Какие уж тут споры, когда сомнению подвергается само понятие искупления. Объятия Искупителя открыты для каждого, он готов принять всех. Не задавая вопросов, даруя прощение, словно оно не имеет ни малейшей ценности, при этом награда тем, кто принял его объятия, превосходит сокровища любого тирана.
И где тут справедливость? Где наказание за совершенные преступления, воздаяние за дурные поступки? Во всем этом начисто отсутствует моральный указатель. Да он и не требуется – все пути ведут в одно и то же место, где благословение раздается без лишних вопросов.
Культ Искупителя, он… отвратителен.
Она начала понимать, каким образом рождается жречество, потребность в санкционированных форматах, правилах и запретах, моральные фильтры, определяемые через понимание приемлемой справедливости. В то же самое время она теперь видела, сколь глубоко опасным может сделаться подобный институт в роли арбитра морали, отмеривателя той справедливости. Стервятники в капюшонах, что охраняют вход в залу, решая, кто достоин пройти внутрь, а кто нет. Сколько времени пройдет, прежде чем первый кошель с серебром сменит владельца? Прежде чем первый отвратительный преступник купит себе доступ в объятия слепого, не задающего вопросов Искупителя.
Она может создать подобную церковь, обратить культ в религию, наложить жесткие, непоколебимые правила, чтобы обеспечить справедливость. Но что будет, когда явится следующее поколение жрецов и жриц? А за ним еще одно, и еще? Сколько пройдет времени, прежде чем эти твердые правила превратят церковь в самодовлеющую, претендующую на власть тиранию? Сколько времени нужно для того, чтобы все извратить, если в самом сердце религии скрывается тот простой факт, что Искупитель принимает каждого к нему пришедшего. Факт, который, по сути, гарантирует, что жречество окажется поражено цинизмом, а за ним неизбежно последует и стяжательство в светской сфере.
Утрата ее была не просто утратой веры в Искупителя. Она потеряла веру в религию как таковую.
Ее молитвы дотрагивались до незримого присутствия, их согревало дыхание находящегося рядом бессмертного. И она обращалась к этой силе. Ругалась с ней. Требовала. Настаивала на объяснениях, на ответах.
И он принимал ее гнев в свои объятия так же, как и все остальное. Это было неправильно.
У слова «осененный» применительно к людям два значения. Одно – оскорбительное, обозначающее придурка, которого «осенило». Другое – почетное, для тех, кто на службе у короля или королевы был осенен монаршей милостью. К Провидомину его применяли именно в этом значении, как уважительный титул.
Имеется, однако, и третье значение, напрямую относящееся к Черному Кораллу и лично к Провидомину. В конце концов, он жил под Покровом, там, где Тьма обозначает не невежество, но глубокую мудрость, древнее знание, символизирующее начало всего сущего, первозданную утробу, породившую все остальное. Итак, он жил во Тьме, под сенью Ночи, и одно время ежедневно совершал паломничество к кургану с его запретными богатствами. Как теперь осознала Салинд, это было шествием к возрождению – состоявшим из одного-единственного человека.
По существу, Провидомин был наименее невежествен из них всех. Знал ли он Итковиана, пока тот был жив? Вряд ли, подумала она. Более того, подобное было исключено. Следовательно, то, что привлекло Провидомина к культу, возникло позже, после смерти Итковиана, после того, как тот взошел. Выходит, это какой-то личный кризис, беспокойство, которое он пытался сгладить ежедневной молитвой.
Вот только… зачем? Искупитель никого не отвергает. Благословение и прощение гарантированы. Никакие попытки договориться не нужны. Провидомину требовалось совершить паломничество один раз, и он мог обо всем забыть.
Однако если бы ему не воспрепятствовали, он так и продолжал бы свое ежедневное шествие, подобно животному, что бьется головой о прутья клетки – не обращая никакого внимания на то, что дверца широко открыта.
Важно ли это? Провидомин не искал объятий Искупителя. Нет, ему требовалось какое-то иное искупление.
Внезапно вспыхнувшая потребность выгнала ее из постели в храме наружу, под Покров. Она ощущала слабость, кружилась голова, казалось, что при каждом шаге в брусчатку под ногами истекает безумная прорва энергии. Салинд шла по городу, завернувшись в одеяло и не обращая внимания на встречных.
Значение имел курган сам по себе, сокровище, к которому нельзя прикоснуться. Значение имело и то, что Провидомин отказался от легкого пути. В своих молитвах он либо просил у Искупителя того, что тот неспособен дать, либо вообще ничего не просил. Быть может, в самих объятиях Искупителя заключалась тайна, нечто скрытое, как бы даже не обман. Он принимал преступления и пороки, не давая им хода… до каких именно пор? До смерти искупленного? А что потом? Не ожидает ли каждую из душ тайный суд?
Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 154
