Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 151
Как левый, так и правый фланг немецкой политики был охвачен антипольскими настроениями. В 1985 г. Брандт отказался от встречи с Валенсой (хотя и пригласил польского премьера-коммуниста Раковского на прием по случаю собственного дня рождения). Германский канцлер Коль был неизменно настроен против любого народного польского движения, которое могло подорвать стабильность, позволявшую западным немцам в безопасности нагуливать жир. В марте 1985 г. Коль сказал Миттерану: “Нам придется помочь Ярузельскому. Что бы ни пришло ему на смену, будет только хуже. Поляки вечно хватают больше, чем способны проглотить, а амбиций у них больше, чем сил”[1067].
Если правда, что уже в 1987 г. Горбачев и Шеварднадзе рассматривали возможность объединения Германии, поскольку “без разрешения германского вопроса” невозможно было выстроить нормальные отношения в Европе, то Горбачев фактически открывал дверь, которую большая часть западногерманского истеблишмента предпочла бы держать закрытой наглухо[1068]. Хотя Коль с радостью схватил единство, когда в 1990 г. Горбачев предложил его на блюдечке с голубой каемочкой, прежде он смирялся с его недостижимостью.
Как политик Коль подчеркивает огромную важность личной симпатии и контакта с партнерами по переговорам. Помимо некоторой грузности, у него не было ничего общего с первым объединителем Германии: Бисмарк ни за что бы не разделил мелкобуржуазную сентиментальность Коля в отношении зарубежных государственных деятелей. Невозможно представить, чтобы Бисмарк (или Аденауэр) с неподдельным сочувствием отреагировал бы на внутренний кризис иностранного лидера, как это сделал Коль после того, как Ельцин отправил вооруженные силы в Чечню в декабре 1994 г. Тогда Коль сказал бундестагу: “Я горжусь, что смог построить дружеские отношения с Ельциным. Каким презренным человеком я был бы, если бы отказался поддержать друга, столкнувшегося с трудностями… Пускай Ельцин и совершал ошибки, в эту минуту я от него не отвернусь”[1069]. Можно ли предположить, что “Горби”, который спровоцировал такую истерию в Западной Германии во время своего визита в июне 1989 г., оказался бы совершенно дискредитирован, если бы войска Хонеккера разгромили оппозицию несколькими месяцами позже? Разве Горбачев не мог в этот момент притвориться “спящим”, как делал всякий раз, когда советские войска закручивали гайки в его империи? (Как ни странно, сонливость Рональда Рейгана в моменты кризиса воспринимали как признак профессиональной непригодности, но джетлаг Горбачева 9 апреля 1989 г., когда его спецназ убивал людей в Тбилиси, стал еще одним доказательством его святости.) А если бы Горбачев столкнулся со “сложностями” в противоборстве с упорствующими гражданами, отказал ли бы Коль ему в поддержке, подобной той, какую оказал он Борису Ельцину, когда тот принял решение о применении танков и стратегических бомбардировщиков в декабре 1994 г.? Достаточно вспомнить, какую радость на Западе вызвал устроенный Ельциным ожесточенный обстрел его законно избранных, пускай и левых, соперников из парламента в октябре 1993 г. Сразу после обстрела Клинтон позвонил Ельцину и воскликнул: “Вы становитесь сильнее и лучше”[1070].
На скорость, с которой на Западе признали, что в таком обществе сработают только авторитарные реформы, обратили внимание даже сами русские. Когда в августе 1991 г. случился нелепый переворот, в результате которого свергли Горбачева, российский депутат Галина Старовойтова находилась в Великобритании. Она заметила: “Реакция Миттерана, Коля и всего Запада в первый день была выжидательной. В начале переворота мне сказали – но не сама госпожа Тэтчер, – что нам стоит подождать, чтобы увидеть, примет ли эту хунту советский народ”. У Старовойтовой сложилось впечатление, что западные лидеры не могут представить себе демократическую Россию, не говоря уже о распавшемся СССР:
Они тоже хотят для нас сильной руки. Западные предприниматели и политики приводят в пример события в Китае: да, говорят они, китайские лидеры подавили демократию танками, но их экономика сейчас развивается нормально, а это почти автоматически приведет их к демократии. Западу, утверждают они, нужна стабильность. Он боится краха [советской] империи[1071].
За исключением Рейгана и Тэтчер, в западном политическом истеблишменте не было идеологических противников коммунизма. Как раз наоборот. К 1989 г. Рейган покинул должность. Если бы не теплый прием Горбачева, оказанный Тэтчер при ее предвыборном визите в Москву в 1987 г., возможно, она тоже не дотянула бы до 1990 г. Ее место мог бы занять Нил Киннок, который еще в ноябре 1989 г. выражал желание “при необходимости тайно” наладить отношения с преемником Эриха Хонеккера на посту коммунистического лидера Восточной Германии Эгоном Кренцем, или какой-нибудь более мягкий классический консерватор из чемберленовского крыла партии тори (что и случилось впоследствии)[1072].
Последний нефтяной кризис
Ключевым элементом кризиса советской системы стало падение цен на нефть. Внешняя политика Горбачева успокаивала нервы и способствовала снижению цен на нефть. Однако это, в свою очередь, приводило к падению выручки СССР от продажи нефти. Такая политика шла вразрез с интересами Советского Союза в качестве сверхдержавы и не позволяла использовать возможности, предлагаемые обстоятельствами 1980-х гг.
Рассмотрим следующий сценарий: что, если бы Саддам Хусейн в 1990 г. осуществил вторжение в Кувейт с молчаливого согласия располагающего ядерным оружием и все еще воинственного Кремля? После того как Горбачев поддержал санкции ООН в отношении Багдада, достаточно сложно оказалось заручиться поддержкой генерала Колина Пауэлла для начала традиционной войны против Ирака. Пошел бы Вашингтон на риск ядерной войны, чтобы спасти династию Аль Сабах от вынужденного устранения от дел и переселения на собственные виллы на Западе?[1073] Даже если бы Соединенные Штаты не сократили военные расходы по окончании второго срока Рейгана в 1988 г., разве Буш (или Дукакис) решился бы на эвентуальный ядерный холокост, чтобы не дать Саддаму захватить контроль над львиной долей ближневосточных запасов нефти? Это крайне маловероятно. Вспомните, какой небольшой перевес был при голосовании в Сенате по вопросу о начале операции “Буря в пустыне” в январе 1991 г. При менее благоприятном стратегическом положении провозвестники катастрофы вроде сенатора Эдварда Кеннеди точно обеспечили бы себе как минимум еще три голоса, необходимых для сохранения режима санкций[1074]. Если бы США пошли таким путем, каким бы теперь был стратегический арсенал ядерного и биохимического оружия Саддама?
Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 151
