— Теперь о твоей работе! Ты хороший врач, ты подарил бедному Ринальдо еще несколько лет драгоценной жизни, у тебя дар консоламентума. Этот дар нужен людям, больным людям и детям. Я считаю, ты должен им помогать, — сказала она, ласково дотронувшись до моей щеки.
И тут до меня дошло, в чем дело!
— Ты хочешь от меня избавиться, потому что я путаюсь под ногами, — проговорил я чуть печально и в сильном раздражении.
— Нет, милый, ты никогда не… ну… Точнее, да, «путаться под ногами» — это, пожалуй, очень точно подмечено, — спокойно ответила Маддалена.
Но тут же она прижалась ко мне и провела нежным языком по моей нижней губе, потому что от таких ласк я всегда начинал стонать. Она заглянула своим мягким, чудесным языком ко мне в рот, притупив острое жало своих слов.
— Ладно, постараюсь не путаться под ногами, — согласился я, поднимая голову, и крепко прижал ее к себе. — А теперь ты избавишься от этих дамочек?
Она ласково укусила меня за мочку уха и прошептала:
— Да, мой Лука, только сначала посмотри Марию. Я за нее очень беспокоюсь.
И я поспешил в гостиную, чтобы осмотреть девочку, а потом принялся лечить больных. Маддалена всегда находила для меня пациентов, так что работы мне хватало. Она не могла пойти на рынок или в гости к подругам, не притащив оттуда кого-нибудь больного. Скоро я снял маленький кабинет недалеко от Старого рынка, чтобы не заносить заразу в дом: Моше Сфорно всегда твердил мне, что это очень важно. О себе я знал, что никогда не подцеплю болезни, но жена-то моя не была так устойчива против заразы! И я собирался оградить ее от болезней. Я собирался всегда беречь ее счастье. Я прождал Маддалену не один человеческий век. А теперь, когда она со мной, я должен заботиться о ней. Я дам ей все, что она пожелает. И нет большей радости для меня, чем видеть ее улыбку.
А взамен Маддалена дала мне то, о чем я больше всего мечтал: родную семью. В начале 1487 года она родила мне прелестную дочь. Мы не знали, почему пришлось ждать так долго, целых пять лет. Может быть, изнасилование в Вольтерре повлияло на ее детородную способность. Ежедневные брачные отношения наконец принесли плоды, и, будучи врачом, я присутствовал при родах и услышал первый крик нашей чудной девочки. Мы назвали ее Симонетта. У нее была персиковая кожа и рыжевато-золотистые волосы, а от мамы ей достались потрясающие многоцветные глаза. Кто знает, может быть, ей тоже суждено долголетие, хотя сам я свой дар до сих пор с Маддаленой не обсуждал. Мы были слишком счастливы, чтобы я мог омрачить наше счастье таким вот фактом своей биографии. И не хотел я ускорить утрату, углубившись в неразрешимые загадки. Поэтому я молчал об очень важных вещах, которыми нужно было поделиться с женой, хотя бы потому, что она имела право знать обо мне все.
Прошло несколько месяцев после рождения Симонетты. Как-то раз теплым весенним вечером я, при полной луне возвращаясь после работы, не спеша брел домой и размышлял о тайнах и тенях. Серебряный свет ночного светила бросал загадочные и зловещие тени на булыжные мостовые. Я ходил навещать больного господина, мужа одной из многочисленных подруг Маддалены. И вдруг меня вывел из задумчивости чей-то голос. Кто-то окликнул меня по имени, и я резко обернулся. Мне весело махал жизнерадостный Сандро Филипепи.
— Эй, Бастардо, что же подвигло тебя выйти из дома после заката? Поразительное событие! Я думал, твоя прелестная жена привязала тебя к кровати, чтобы хорошенько отшлепать ночью! — пошутил он, намекая на мое домоседство, неослабевающую страсть, которая связывала нас с Маддаленой, и то, что она помыкает мной, распоряжаясь моим временем и работой.
— Будет тебе! Вечно ты меня высмеиваешь, — усмехнулся я.
— Ты же совсем без ума от своей жены, отчего ж не посмеяться, — ответил он и пошел со мной рядом.
— За это я охотно готов терпеть насмешки.
— Даже, я бы сказал, с восторгом, — ухмыльнулся Сандро. — С такой роскошной кобылкой никто бы не жаловался! Объезжай ее, пока она молодая да гладкая! Красота, сам знаешь, недолговечна. Да и наездничать нам дано недолго. Ничто не вечно.
— Жизнь полна перемен, — пробормотал я.
Это правда, и сладкая безмятежность жизни тоже не вечна. Мне вспомнилась вторая — неприятная и жестокая часть обещанного мне будущего за выбор, сделанный в ночь философского камня. Мне суждено потерять Маддалену. Для меня это значило потерять все. Я никогда не боялся перемен, но эта перемена приводила меня в ужас.
— А жизнь тебя мало меняет, — произнес Сандро, толкая меня в бок локтем. — Неужели есть доля правды в тех слухах, что будто бы ты совсем не старишься, как все мы, грешные?
— Охота тебе слушать всякую ерунду! — проворчал я, пытаясь уклониться от этой темы. — Только маленькие девчонки верят слухам и сплетням.
Сандро пожал плечами.
— Лучше бы уж ты старел, Лука, если хочешь удержать жену.
Я так резко повернулся к нему и толкнул пальцами в грудь, что он отскочил.
— Почему ты так говоришь?
— Эй, полегче, друг! Я слухам не верю, потому что знаю тебя. Ты Лука Бастардо, коллекционер искусства, который долго не торгуется с честным художником. Ты хороший врач, отличный собутыльник, человек, по уши влюбленный в свою жену. Просто я тоже немного знаю женщин, как они пропитаны тщеславием Венеры, хотя нам бы хотелось, чтобы они обладали добродетелью Мадонны.
— Ну и что дальше? — спросил я, повернулся и зашагал дальше.
— Для красивой женщины старость страшнее смерти, — сказал он, убирая с плеч длинные волосы. — А твоя Маддалена очень и очень красива!
— Маддалена будет для меня прекрасной, даже когда волосы у нее поседеют и спина согнется от старости! — заявил я.
— Ну я-то в этом не сомневаюсь, — улыбнулся Сандро. — Но для себя она не будет красивой.
— Я тебе не верю, — резко ответил я.
Но это правда. Маддалена уже обнаружила у себя под глазами морщинки, и ей это очень не нравилось. Чтобы скрыть их, она бросилась на поиски кремов и красок, хотя я уверял ее, что они ей нисколько не нужны. Я понял, что если не хочу вызвать у нее подозрения, то должен скоро объясниться по поводу своего долголетия. Она же сообразительная и скоро заметит, что я не старюсь вместе с ней. Я по многим причинам должен был рассказать об этом Маддалене, но что-то мне мешало. Мне не хотелось говорить ей о своем странном даре. А надо было сделать это уже давно. Я боялся, что мой дар воздвигнет стену между нами, а я этого просто не вынесу. Я не вынесу, если моя жена отгородит от меня свое сердце из-за того, что я сохраню молодость, а она нет. К тому же сейчас я был слишком счастлив, чтобы ворошить прошлое и задумываться над будущим. Объяснение подождет. Я почувствовал приступ тревоги и, стараясь ее заглушить, возразил с тем большей горячностью:
— Ты несешь вздор, Боттичелли! Моя Маддалена практичная женщина.
— Еще увидишь, — самоуверенно ответил Сандро.
