твоим детям и детям твоих детей. Морем, солью и цепями, я нарекаю тебя индаром.
Воины подняли алебарды, разом торжественно прокричали, когда Карамах, взяв с блюда горсть соли, посыпал ей голову Келефа. Теперь он был одним из них, Сеотосов, пусть и не являлся им родственником — не имея собственного дома, он принимал имя того, кто наделил его властью.
Почти сразу же слуги принялись ставить обратно стол, другие заносили в зал праздничные яства. Наконец-таки Келеф мог сидеть вместе со всеми, а не прислуживать Рине, хоть иногда он и порывался наполнить ее бокал по привычке.
Карамах не остался на праздник и почти сразу же покинул дом. Цара, его жена, успела лишь бросить полный злобы взгляд ему вслед, и первой приложилась к вину, почти не касаясь еды. Рина, как и младший сын Сеотосов, себя в еде не сдерживали, а вот Эрман и Фрида вели себя куда скромнее, ведя долгий, напряженный разговор шепотом, на ухо, пока звуки их голосов заглушала музыка.
Собрались здесь и богатейшие торговцы города, представители торговых гильдий Темиля. Жаболюды вскоре окружили новоиспеченного индара, каждый стремился первым познакомиться с ним, пожать руку, представить свою гильдию, перекрикивая остальных. Сперва он пытался отвечать, окруженный возможными деловыми партнерами, но вскоре заметил, как Рина о чем-то оживленно спорила с уже изрядно подвыпившей матерью. Обе они явно не вели дружескую беседу, и даже обычно радостная и солнечная на людях дочь уже почти кричала на мать, а вскоре и вовсе, бросив столовые приборы, выбежала из зала.
— Прошу меня простить. — откланялся Келеф и поспешил вслед за молодой госпожой.
Слыша ее удаляющиеся шаги, он побежал следом. Она убегала в свою комнату, как и множество раз до этого, и, забежав внутрь, громко хлопнула дверью, сотрясая стены шпиля. Остановившись у закрытой двери на секунду в нерешительности, Келеф постучался, тихо позвал:
— Хэй… Могу войти?
— Нет! — выкрикнула Рина. — Убирайся!
Он тяжело вздохнул, присел у двери, прислонившись к ней спиной. Было слышно, как девушка тихо плачет, и юноша совершенно не представлял как ее успокоить. Не было у него подобного опыта в прошлой жизни, лишь мимолетные, ни к чему не приведшие случайные отношения.
— Давай покурим, — предложил, наконец, он. — Молча. Ничего не буду спрашивать.
Из-за двери послышался громкий всхлип, а затем тихое “угу”. Он вошел внутрь.
В комнате было темно, гораздо темнее, чем обычно. Шторы закрыты, и лишь тусклый огонек одной-единственной бумажной лампы в дальнем углу комнаты кое-как разгонял тень вокруг. Там, в ее свете, обхватив колени, сидела Рина — волосы взъерошены, на щеках потекшая тушь. Келеф прошел к прикроватному столику, привычным движением вытащил спрятанный за ним кисет с табаком и бумагу. Присев напротив, он стал сворачивать самокрутки, ничего не говоря, как и обещал.
Его присутствие успокаивало Рину. Вскоре тихие всхлипы прекратились, превратились в тихое, полное грусти дыхание, тихо шепчущее в темноте о ее печали. Юноша протянул ей папиросу, и она, взяв ее, легонько коснулась его руки.
— Она… — тихо начала Рина. — Почему они просто не могут любить друг друга? Разве это так сложно?
— Сложнее, чем ты думаешь, — вздохнул Келеф. — Я не знал своих родителей. Полагаю, они тоже не могли любить, даже меня.
— Ну ты и балда, мне теперь еще грустнее… — вздохнула в унисон с ним девушка. — Мама… Ненавидит отца за то, что его постоянно нет рядом. И за Кайру.
— За твою сестру? — удивленно спросил Келеф, сворачивая вторую самокрутку.
