службе.
Так что в поводах недостатка не имелось, а собрались, как обычно, все свои. Шаламов с Татьяной и Курасов в гордом одиночестве, Ковшов с Очаровашкой, Дынин и Аркадий, тихонькие, скромненькие, оба с виноватым видом: их «половинки заветные» вместе в столице застряли по непредвиденным обстоятельствам, поэтому они на глаза Михалычу старались не попадаться, опасаясь подвергнуться его язвительной обструкции. Малинин с женой Валентиной и её подружки: две судьи, полная противоположность друг другу, одна в очках и симпатичная, вертушка и болтушка, другая флегматичная, словно сова днём, высокая, как раз под рост Курасову, они и познакомились быстрее остальных, как будто сразу высмотрели друг друга на недоступной остальным высоте. Ну и, конечно, два мента неразлучных, два гвардейца, Квашнин с Вихрасовым, занятые, как если только ногу со стремени, оба до сих пор в холостяках; дети не в счёт, им не до взрослых, им лишь бы поглубже в речку да фонтаном брызги из-под ног…
Побродив между деревьями и нагуляв аппетит, Данила с Квашниным и Дыниным начали колдовать над шашлыком; Ковшов, бывший несколько раз на Кавказе, похвастал по неосторожности и с тех самых пор приобрёл в компании известность кулинара несравненного по этому блюду; популярность ко многому обязывает, поэтому, как он ни брыкался потом, как ни выкручивался, а пришлось с тех пор капризным и ответственным этим делом заниматься регулярно на праздниках и сетовать на судьбу у жаркого огня, колдуя над мангалом, тогда когда другие граждане откровенно сибаритствовали с дамами в тени и прохладе. А куда денешься? Можно лишь сетовать на собственное легкомысленное честолюбие и горный кавказский воздух, вскруживший когда-то голову.
Пожинал свои плоды и Шаламов. Он, хотя и был сегодня в определённом смысле виновником торжества, по собственной инициативе вместе с дружком Курасовым загодя не поленился съездить к приятелям-рыбакам на «низа» и добыть рыбы; теперь, раскаиваясь за благотворительность, вынужден был, косолапо переваливаясь с ноги на ногу, суетиться у другого костра над почерневшим от дыма и копоти огромным котлом, в котором булькала и расточала ароматы знатная «тройная уха»; по подсказке Константина Вихрасова Шаламов запустил в котёл кроме рыбы увесистую курицу и теперь грозился сразить жаждущую публику неведомым яством.
Когда все расселись кружком на траве и затихли, выпили под дежурный традиционный тост – в честь главного праздника, а потом не спешили, не торопились, говорил каждый по очереди, поднимаясь, как душа запоёт, сердце защемит, память подскажет… Поднять тост, сказать несколько слов – нехитрая, на первый взгляд, наука, но они слишком уважали и любили друг друга, чужих сюда не пускали, своих берегли, поэтому, слегка захмелев и расслабившись, имели полное право говорить такое, чего по трезвому никогда язык не поднимался, излить такое заветное с сердца, что никогда мужик мужику не осмелится. Ну а женщинам, не в пример мужчинам, позволительно было многое, оттого Шаламову и пришлось чуть не прятаться и в шутку, и всерьёз, так как много их нашлось, желающих броситься его целовать, несмотря на откровенно ревнивые взгляды Татьяны.
Назначение, действительно, произошло внезапно даже для самого Шаламова, хотя и надеялся он заполучить место в том, дальнем районе, не один месяц вакантным значилось, но Игорушкин всё не спешил с выбором: кроме Шаламова имелись и другие претенденты в «глубинку». Держал прокурор области талантливого криминалиста подле себя, так как сам часто нуждался в мудром помощнике на этом ответственном участке: раскрыть тяжкое убийство, поймать коварного маньяка – задача ответственная и сложная, не каждому под силу, а у Шаламова получалось. То ли рука у него лёгкая, то ли голова светлая, для этого хитрого дела как раз приставленная, а вот что ждало молодого прокурора в глубинке, ещё неизвестно, затеряться там мог талант, потускнеть, не раскрывшись в тине серой и нудной повседневности. В аппарате облпрокуратуры Шаламов каждый день с утра до ночи, как в чигире, в круговороте событий, то там убийство, то здесь тяжкий криминал, сталь, как говорится, в огне и закаляется, а ведь, что греха таить, бывали в тихушных сельских глубинках случаи некрасивые, когда крепкие умные мужики не только качество своё утрачивали, а спивались от однообразия и безделья. На памяти его самого, Игорушкина, уже бывало такое.
– Только смотри там, – напутствовал Игорушкин криминалиста, когда вёл с ним беседу перед назначением, – береги себя, не ленись в аппарат приезжать, не жди наших вызовов-то.
– Лучше уж самому прикатить, чем на ковёр сюда позовёте, – улыбался Шаламов. – Со щитом, так сказать, чем на нём.
– Вот-вот, – задумчиво качал головой прокурор области, – не попади в капканы местных интриганов, а то тяжко из них выбираться потом. Вон твой приятель-то, Ковшов…
– А что с Данилой Павловичем? – вспыхнул Шаламов.
– Попал под тяжёлую артиллерию райкома.
– С арестом тем?
– С директором-то разобрались, – поморщился Игорушкин. – Я и коллегию проводить не стану, чтобы у некоторых глаза не загорались злорадством. А обстановка у Ковшова нервная, на ножах он с первым секретарём, а так нельзя. Подставят его, как с тем директором совхоза пытались, не выберется. Зубров порядочным мужиком оказался, а ведь дрогнул поначалу, пытался воду мутить.
– Данила Павлович мне говорил, я даже дело почитал, там с убийством табунщика все доказательства налицо, санкция верно была им дана.
– Налицо… – покачал головой Игорушкин. – Молодо-зелено! Молодые вы, горячие. Максималисты! Вы всё на две стороны ещё раскладываете, у вас всё делится на хорошее и плохое, белое и чёрное. А про то, что лучик-то света не прост, забываете, он спектр оттенков имеет, семь цветов у него, а в жизни их ещё больше.
– Что же, уступать им? – спросил Шаламов.
– Кому – им?
– Кто в специальных очках, кто в этих оттенках спец: и сами они, может быть, цвет свой натуральный давно потеряли? Ни за белых, ни за красных… Тени! Мыши серые!
– Я не о том говорю. Ты не заводись. Ишь какой горячий! – хмыкнул Игорушкин. – Вот и Ковшов тоже. Позицию иметь надо, но и голову не терять. В районе сельском особенно, там знаешь как? Там, брат, и не заметишь, как из приятеля во врага превратишься. Прокурор – это, брат!.. У Ковшова с малого началось. Он раньше ещё, как назначили, инструктора райкомовского с рыбой накрыл на тоне…
– Слышал.
– И стал враз врагом для них…
– Ну там же?…
– Погнали, погнали того инструктора. Но волну недовольства Ковшов поднял. А как надо было сделать?…
– Как?
– Надо было первому секретарю доложить. Опередить кляузников. Хайса – мужик характерный, он бы сам башку оторвал тому поганцу.
– Дипломатии, значит, не хватило?
– Как хочешь называй, только прокурору в сельском
