прекрасно. Выглядел он лет на двадцать. Особенно выразительны были глаза: с красивым разрезом, большие, живые и кроткие, как у газели; бархатные зрачки, обрамленные матово-белыми белками, в этот момент метали ужасные молнии. Поглощенный своим горем, араб не видел меня.
Внезапно случился обычный в таких случаях кризис: произошла бурная разрядка нервного напряжения, судорожные рыдания, вздымавшие его грудь, прекратились, из глаз хлынули слезы. Его крики и скрежетание зубами ошеломили меня: я не думал, что человеческое существо способно на такое страдание. Его слезы вызвали у меня жалость. Я подошел к нему со словами:
– Что с тобой, бедный тюркос? Ты страдаешь, я облегчу твою боль. Твоя рана кровит, я перевяжу ее.
Несчастный юноша при виде хорошо знакомой униформы сделал шаг вперед и ответил:
– Тобиб (врач) всегда добр, дай воды бедному Си-Амсе.
Во время операции, которую тот выдержал не шелохнувшись, я заметил, что он принадлежит к первому полку алжирских стрелков. Закончив, я спросил его:
– Ты знаешь капитана Б.?
При звуке этого имени, хорошо известного в африканской армии, где оно является синонимом бесконечной доброты, мужественности, неукротимой отваги и непоколебимой справедливости, лицо тюркоса просияло. Он схватил меня за руку:
– Да, мой много знать его. Он ездить на охоту к моему отцу, Сиди бен Мохаммеду, шейху Буазим-бель-Элаха. Твой его брат?
– Нет, я его кузен.
– Что за кузен, я не знать такое, ты брат капитана, ты добрый, как он. Он делать много хорошо для меня, для всех. Стрелки любят капитана Б., он злой, когда солдат воровать, врать, не исполнять приказ, но дает доброе дело, когда солдат хороший. Он храбрец.
– Почему ты так плакал и отчего так страдал?
– Вот, – сказал он, вернувшись к жестокой действительности и указывая на четыре трупа, лежавшие у его ног, – вот, посмотри, господин доктор[36]. Это четыре моих брата. Мы все пятеро от одной матери. Отец отдал нас в армию султана Франции и заставил поклясться, что мы скорее умрем, чем отступим. Они мертвы. Я был их капрал, – сказал он, с гордостью показывая на знаки своего скромного звания. – Мы впятером отобрали у врага пушку, орудие было заряжено, мы развернули его и открыли огонь по пруссакам. Первый из братьев был убит в конце сражения. Я опустился на колени перед его телом, мы помолились Аллаху и поклялись отомстить за его смерть. Его кровь словно перелилась в наши сердца. Несколько мгновений спустя одним залпом были убиты трое других братьев, я остался один. Я не плакал, я взял их ружья, собрал все патроны, зарядил оружие, сложил баррикаду из их тел и укрылся за ней. Ствол моего ружья опирался на шею брата, лежавшего сверху. Прусские пули вонзались в их тела, не задевая меня. Я все время стрелял, пророк хранил меня; я был обязан отомстить за них, ибо они были храбры. Теперь они в раю. Пойдем, я покажу тех, кого я убил.
Мы прошли полтораста или двести метров: число бойцов, выведенных тюркосом из строя, было действительно огромно. На отрезке шириной метров пятьдесят лежало более тридцати убитых, вокруг шевелились минимум вдвое больше раненых, их еще не забрали.
Впрочем, позиция была отличная, Си-Амса мог при опасном ответном огне укрыться в хмельнике, представлявшем собой надежное убежище, и стрелять оттуда, как по мишеням.
Мы вернулись к телам его братьев, я хотел как можно быстрее оторвать его от этих печальных останков; он угадал мою мысль и сказал:
– Прикажи своим людям предать их земле. Пожалуйста, господин доктор, и мы простимся с ними.
Я дал знак нескольким санитарам, и они тотчас же начали рыть глубокую яму.
Когда она была готова, тюркос стал лицом к востоку, произнес короткую молитву, затем расстелил на дне ямы гусарский плащ, умыл братьям лицо и руки и сам опустил их по одному в могилу, не позволив никому к ним прикоснуться.
У каждого из четырех на пальце было железное кольцо, такие колечки очень распространены у некоторых арабских племен. Си-Амса снял их. Он добавил к ним свое кольцо и сказал мне, присев на уже засыпанную могилу:
– Ты знаешь, что отец заставил нас поклясться, что мы скорее умрем, чем убежим. Они погибли, и я не хочу, чтобы он меня проклинал, если я вернусь без них: женщины назвали бы меня трусом. Я умру, мстя за них, и отец благословит меня. Вот, господин доктор, возьми наши кольца, и отнеси их старому шейху, и скажи ему, что чрево нашей матери породило настоящих мужчин.
Я предложил тюркосу взять его с собой, он с восторгом согласился.
Мы отправились обратно в Агно, куда добрались уже ночью, истощенные и умирая от голода. Наутро нас послали к Вёрту. Госпиталь расположился в Эбербахе.
Утром шестого августа чудовищная канонада оповестила нас о начале зловещего дня битвы под Решоффеном. Я не хочу останавливаться на этом роковом сражении, о котором намерен впоследствии рассказать подробнее.
Госпиталь был расстрелян с расстояния ста метров, я потерял треть личного состава.
Си-Амса был неуязвим, словно гений убийства вселился в него. Он отыскал меня вечером; вышедшее из строя ружье, погнутый штык и окровавленная одежда тюркоса красноречиво свидетельствовали о его ожесточенном рвении.
Мы были разгромлены, начиналось всеобщее беспорядочное бегство.
Все мои коллеги были взяты в плен, нам с тюркосом удалось бежать. В Саверне мы сели на последний парижский поезд и прибыли в столицу тридцать часов спустя.
Неумолимый воинский закон лишил меня нового друга: несмотря на все мои хлопоты, его приписали к полку, прибывшему из Африки, и отправили в Седан.
Больше я никогда его не видел. Уезжая, он взял листок с моим адресом. «Но еще вернее он записан здесь», – говорил тюркос, показывая на свое сердце.
Я исполнил его последнюю волю, отправил старику кольца пяти его сыновей с рассказом о безупречном поведении каждого из них, и особенно бедного Си-Амсы.
А вот письмо, которое старый шейх написал мне всего тринадцать дней назад, в ответ на мою посылку. Цитирую перевод, сделанный для меня толмачом из военного ведомства:
«Нашему отзывчивому, ученому, замечательному другу, тобибу Максу, привет! Да пребудет с тобой милость Всемогущего. Ты заслужил это своим благородным отношением к нам. Ты был для моего сына прекрасным другом. Генерал прислал мне крест, полученный им перед смертью, я храню его рядом с твоим письмом и их кольцами.
Память о твоей доброте и благодарность к тебе будут живы, пока душа не покинет мое тело.
Поклон тебе от Сиди бен Мохаммеда».
Лечение, которого не
