По мнению критиков, разрабатывая план битвы при Пасхендале, военные практически ничего не знали об условиях, в которых будет вестись бой. Они утверждают, что за четыре месяца, которые продолжалась эта операция, ни один из высших чинов подразделения Генерального штаба по планированию боевых действий не был на месте событий. Ежедневные отчеты о ситуации на поле сражения сначала просто игнорировались, а затем вообще было приказано прекратить их присылку. И только когда военная операция была завершена, главнокомандующий армии узнал, что приказывал своим людям идти в наступление через настоящее море грязи[251].
Как писал Дж. Стоксбери в своей истории Первой мировой войны, этот «великий план» был реализован вопреки постоянному проливному дождю, поливавшему поле сражения, – вопреки тому факту, что ружья забивались грязью; что солдаты в отяжелевшей от воды амуниции соскальзывали с грязных троп в ямы жидкой грязи и тонули в них; что орудия застревали, и никто не мог сдвинуть их с места, а раненых нельзя было вынести с поля боя. «И все же наступление продолжалось; а командование, засыпая на штабных квартирах под теплыми одеялами, сокрушалось, что пехота не демонстрирует настоящий боевой дух».
Один… офицер штаба приехал взглянуть на поле боя в момент очередного затишья. Он посмотрел на море грязи и пробормотал: «Боже, неужели мы посылали людей в наступление в таких условиях?» После этого он разрыдался, и адъютантам пришлось увести его. Многие штабисты, приезжая впоследствии в расположение войск, жаловались, что пехотинцы не хотят отдавать им честь[252].
Люди, формирующие стратегию, закончили свое дело, а люди, реализующие ее, начали выполнять свою задачу. Одни принимали решения, другие салютовали и принимались за работу. Вот почему век менеджмента стал веком поверхностности, вот в результате чего продуктивность привела к неэффективности организаций.
Возможно, военные чины из этой истории имели самые благие намерения, хоть и шли по неправильному пути. Но профессиональные менеджеры иногда поступают не просто поверхностно, но и безнравственно. Сложившаяся система искажает добрые намерения, а порой и просто поощряет злые. Вот что писали Сингер и Вутон по поводу упоминания Альберта Шпеера о системе управления производством в нацистской Германии военного времени как о якобы просвещенном менеджменте: «Не то чтобы руководители были сами авторитарны; скорее… авторитарным был процесс менеджмента»[253].
Профессиональные менеджеры претендуют на то, чтобы быть «наемниками», применяющими конкретный набор методик для удовлетворения любого набора потребностей. «Скажите нам точно, чего вы хотите, – требуют такие руководители, – и мы сможем сделать для вас все, что только возможно». Действия профессиональных менеджеров якобы «лишены морали», а их методы якобы нейтральны. Но на деле все совершенно иначе. Возможно, в данном случае более удачной аналогией был бы не просто «наемник», а «наемный убийца».
Методы нельзя считать лишенными морального аспекта, если сама их природа вынуждает организации придерживаться того или иного типа морали. Вычисления нельзя считать нейтральными, если одни объекты подсчитать легче, чем другие, – например, издержки вычислить проще, чем выгоды; материальные затраты проще, чем нематериальные; экономические выгоды проще, чем социальные. Все это заставляет поистине профессиональных менеджеров совершать всевозможные поступки весьма сомнительного характера. Чрезмерное стремление сэкономить наряду с сокращением производственных издержек обычно влечет за собой ущемление интересов работников и потребителей (например, в результате увеличения скорости конвейера до уровня, превышающего человеческие способности; или в результате отказа от этапа тестирования новых продуктов, что нередко приводит к снижению жизнеспособности организации в долговременной перспективе, поскольку, рассматривая научные исследования как затраты, она откажется от инвестиций в них). «Рациональный» бухучет изгоняет общественные издержки из бухгалтерских книг организаций, трактуя их исключительно как «экстерналии», а расплачиваться за это приходится обществу (например, когда потребители высчитывают, что ненадежные бензобаки дешевле безопасных, а наша система здравоохранения оплачивает лечение нервных срывов людей, работающих на ускоренных конвейерах). В итоге отсутствие социальной морали превращается в мораль с экономической точки зрения, а затем, доведенная до своего крайнего проявления, – в социальную безнравственность. В результате мы имеем одномерное общество, в котором ни в чем не повинные люди задавлены профессиональными менеджерами, стремящимися найти средство для максимально быстрого достижения своих целей и готовыми растоптать любого, кто встанет на их пути и помешает им служить всемогущим основным показателям экономической деятельности.
