замком[631].
Первая удачная попытка связаться с Владивостоком состоялась уже в феврале 1936 года, но еще долгое время контакт оставался неустойчивым, слабым, часть текста не удавалось услышать как по техническим причинам, так и из-за низкой дисциплины сотрудников владивостокского центра радиоприема. Этот февральский опыт оказался едва ли не единственной удачной попыткой за очень долгий период: устойчивый радиообмен был налажен лишь через год – в феврале 1937-го. Основная проблема заключалась не столько в Клаузене, работавшем много лучше своих коллег в СССР, сколько в особых условиях Японии (горная местность, частые смены погоды, тайфуны, отключение электричества в Токио и пр.), а также в радистах «Висбадена», которых «Рамзай» в одной из телеграмм в Центр прямо назвал саботажниками и потребовал расследования их бездеятельности. В архивах военной разведки сохранилась обширная переписка на эту тему Токио с Москвой, сохранившая для нас емкое определение профессиональных качеств Клаузена: «Фриц – самый лучший наш радист»[632].
Это было правдой. Сумевший построить из подручных материалов уникальный, хотя и не лишенный множества недостатков передатчик, Клаузен работал лишь в первое время по установленному графику, то есть четыре раза в неделю. По мере нарастания информации, которую необходимо было срочно отправлять в «Висбаден», он перешел на почти ежедневный эфир, а позже работал и вовсе каждый вечер или ночь. Он менял точки выхода на связь без всякой системы, то работая несколько раз подряд с одной и той же квартиры, то переезжая каждый день, что, конечно, лишало японскую службу радиопеленгации возможностей предсказать место очередного радиосеанса, но в значительной степени становилось игрой в «русскую рулетку» с контрразведкой. Передатчик он то сам носил в чемодане, то заранее переправлял в условленное место с Анной или Вукеличем, а отправляясь на сеанс, в отличие от Виктора Зайцева, менял свою машину на такси, пересаживался из одного в другое, запутывая, по возможности, следы. Во время работы, пока Клаузен сидел в наушниках, хозяин или хозяйка квартиры вели наблюдение за подходами к дому, готовые предупредить радиста об опасности.
Тем не менее за шесть лет напряженной работы «Фриц», конечно, не раз оказывался на грани провала, и сам он рассказал о нескольких таких случаях. Одна из самых известных, например, история, случившаяся осенью 1937-го, когда Клаузен, отправляясь на квартиру Вукелича, потерял в такси свой бумажник: «Я пулей вылетел обратно на улицу, однако такси уже исчезло, в бумажнике находились 230 иен в японской валюте, мое водительское удостоверение с фотографией, а также написанный Зорге по-английски финансовый отчет, который мы должны были отправить в Москву. Его нужно было сфотографировать в доме Вукелича. Все остальные зашифрованные сообщения, к счастью, были тщательно упрятаны в моей старой черной сумке. Я, должно быть, забыл свой бумажник в машине, поскольку был уверен, что доставал и открывал его. Конечно, я не помнил номера этой машины. Я не знал, что мне делать, и потому сказал Вукеличу, что потерял бумажник и большую сумму денег, и попросил совета. Он был болтливый по натуре, и я боялся, что он расскажет Зорге о финансовом отчете, а потому и не сказал ему о нем. На следующий день я набрался дерзости и сообщил о моей пропаже в департамент потерь и находок при городской полиции. Я сказал, что потерял некоторую сумму в японской валюте, мои водительские права и пачку бумаг, написанных по-английски. Бумажник так никогда и не нашли, и в течение нескольких дней я пребывал в состоянии постоянного беспокойства»[633]. Этот эпизод в несколько измененном виде вошел в один из художественных фильмов о Зорге.
Своеобразное отношение Клаузена к конспирации, возможно, успокаивало его самого, но вряд ли на самом деле добавляло безопасности. В определенной мере это было вызвано и насущной необходимостью, чрезвычайно напряженной работой группы Зорге в последние годы, когда «Фриц» часто отправлял сообщения в одиночку. Имея ключи от квартир «Джо» и «Рамзая», он сам посещал их и выходил оттуда в эфир. Если бы полиция заметила это, уже тогда на деятельности резидентуры можно было бы поставить жирный крест. К тому же сеансы радиосвязи длились непозволительно долго: по четыре-пять часов каждый и, как мы помним, порой ежедневно – при норме не более одного часа один-два раза в неделю, становясь настоящим подарком японским радиопеленгаторам, которые только в силу своего слабого технического оснащения и опыта не смогли этим воспользоваться. Клаузен передавал и принимал огромный объем информации, что являлось просчетом и Зорге, которому следовало внимательнее относиться к составлению депеш, и – в большей степени – Центра, не сумевшего наладить нормальной курьерской связи с резидентом. В летний период условия работы в Токио становились экстремальными еще и из-за японского климата. «Вы знаете, как жарко в Восточной Азии, – писал Клаузен. – Во время же работы я не мог открывать окон, наоборот, я закрывал их, чтобы ничего не было видно извне. Когда я нажимал ключ, в доме потухал свет. Чтобы этого не было видно с улицы, мы занавешивали окна плотными занавесками. Я снимал с себя все и работал от 2 до 5 часов. Приходилось пить холодное пиво, чтобы поддерживать прохладу. РИХАРД иногда пытался сидеть рядом со мной, но не выдерживал и уходил. Кроме того, доставалось от комаров, приходилось все время поддерживать дым от них»[634].
Клаузен хранил в течение некоторого времени копии шифровок отправленных и принятых сообщений, а также вел совершенно ненужный, но крайне опасный дневник выходов в эфир. Зачем он это делал, непонятно до сих пор. Хотя служба радиопеленгации так и не смогла вычислить советского радиста, вся его работа записывалась на пленку, и когда Клаузен был задержан, в его доме изъяли около пятисот групп зашифрованных телеграмм (примерно недельный объем работы радиста). Эти материалы сам радист и помог расшифровать, создав серьезную доказательную базу для японского следствия. Ведь код, которым пользовалась группа, оказался не по зубам японским дешифровщикам, и Макс Клаузен объяснил после войны почему:
«Я хотел бы подробнее объяснить нашу систему кодирования на примере одного из последних сообщений, переданных мне Рихардом. Текст этой столь важной радиограммы гласил: “Советский Дальний Восток может не опасаться нападения Японии”. Его необходимо было так закодировать, чтобы его не мог расшифровать никто из посторонних. Поэтому я воспользовался системой, надежно служившей нам на протяжении нескольких лет. Вначале необходимо было заменить буквы цифрами. Мы пользовались английским алфавитом. Наиболее часто употреблявшиеся буквы заменялись однозначными цифрами, прочим буквам соответствовали двузначные цифры от 80 до 99. Это однократное кодирование не представлялось нам достаточно надежным: служба радиоперехвата противника такой текст все же могла расшифровать.
Для вторичного кодирования мы пользовались “Статистическим ежегодником Германского рейха”. Тогда,
