— Как к вам попал этот предмет? — спросила герцогиня, свирепо уставившись на Анжелику.
— Мне дал его в Париже один ремесленник.
— Это не правда.
— Почему вы так думаете? Глаза Анжелики засверкали.
— А откуда у вас такой интерес к этому предмету, мадам де Модрибур? Видимо, вы догадались, что ко мне он мог попасть только от тех бандитов, которые устраивают кораблекрушения, а затем добивают потерпевших во Французском заливе? А вы отдаете им приказы о совершении этих преступлений? Не вы ли их тайная предводительница?.. Не вы Велиалит?
Она схватила Амбруазину за запястья.
— Я сорву с вас маску, — сказала Анжелика сквозь сжатые зубы. — Я добьюсь вашего ареста. Вас заточат в тюрьму… Потом повесят на Гревской площади!.. Я выдам вас инквизиции, и вас сожгут на костре как колдунью!
Враги Анжелики всегда опасались ее гнева. Она взрывалась именно тогда, когда у них появлялась уверенность, что она, изысканная светская дама с чувствительным сердцем, не способна на вспышки вульгарного гнева, свойственного простолюдинам.
— Но вы просто ., просто ужасны, — застонала герцогиня. — Это немыслимо — вы — и такая злоба! .. Ой, ой, отпустите меня, вы делаете мне больно.
Анжелика отпустила ее таким резким движением, что герцогиня едва не села мимо гамака. Растирая пострадавшие запястья, она захныкала:
— ..Из-за вас браслеты вонзились мне в кожу.
— А я бы с удовольствием вонзила вам в сердце нож, — с ненавистью воскликнула Анжелика. — И такой день придет! Вы ничего не потеряете, дождавшись его.
Потрясенная Амбруазина, откинувшись всей спиной на сетку, вдруг принялась корчиться, заламывая руки, испуская бессвязные звуки и выкрикивая какие-то обрывки фраз, которые постепенно стали складываться в нечто вразумительное.
— О, Сатана, о господин мой, — стенала она. — Почему заставил ты меня сражаться с ней? Жестокость ее неслыханна.., я больше не могу этого выдержать. Почему она?.. Почему ты вовлек меня в борьбу именно с ней? Почему твой пронзительный глаз-сапфир натравил меня на нее?.. Как можешь ты допускать, что подобные существа живут на земле, ты, столь непримиримый к подлостям других? Наверное, тебя ввело в заблуждение совершенство ее красоты. Ты решил, что такая красота обязательно сочетается с глупостью, поверил ее кажущейся покорности судьбе, притворной готовности этой женщины смириться с поражением. Почему ты не предостерег меня об опасностях светского обмена шпильками, об этой коварной западне, в которую попадаются самые опытные и жесткие люди: выиграв словесный поединок, они принимают себя за хозяев положения, но вскоре оказывается, что это совсем не так.
Все это Амбруазина говорила как бы в полузабытьи, подавленная неодолимой, как девятый вал, силой гнева Анжелики, устами которой, казалось, вещала сама судьба. Особенно болезненно герцогиня восприняла страшные ее слова об уготовленном ей костре инквизиции, физически ощутив, как ее тело бьется в страшных конвульсиях в ревущих языках пламени. Чуть не плача от жалости к себе, она продолжала:
— Так кто же хозяин положения?.. Неужто Сатана и на этот раз не справится со своим подручным? Бедное мое, прекрасное детство! Что сделали вы с ним? Ты, сапфироглазый кровопийца, и ты, Залиль, весь в человеческой крови. Ты мог сделать с нами что угодно, ты, всемогущий Сатана! Но он ускользнул от тебя и теперь терроризирует меня… Он предал меня этому страшному созданию, названному ангельским именем! Сжалься же, сжалься надо мной!
Она издала еще один отчаянный стон, потом вдруг как-то обмякла и впала в полукаталепсическое состояние. Бредовая горячка герцогини вызвала у Анжелики чувство растерянности. Дьяволица, да к тому же сумасшедшая! Что делать?
В наступившей тишине, чувствуя себя совершенно опустошенной, она стояла у стола, прислушиваясь к шуму ветра. Временами доносились, как далекий шепот, обрывки фраз, которыми обменивались люди, возвращавшиеся с моря в поселок, и грустные ноты рожка, похожие на крик тюленей.
Все было зловеще, как в чистилище, где духи зла терзают грешные души, обреченные в муках постичь цену добра и в назначенный день встретить новый свет…
Трудно было представить себе нечто более несуразное — в этот момент и в этих проклятых местах, — чем появление Виль д'Авре с учтивой улыбкой на лице, с красными башмаками на ногах, в жилете с цветочками и камзоле цвета сливы.
Однако улыбка мгновенно слетела с лица маркиза, едва он увидел Амбруазину.., в своем персональном гамаке!
— Она заняла мой гамак!
С недовольным видом избалованного ребенка, у которого отобрали любимую игрушку, он уселся на деревянной скамейке у очага.
Анжелика вполголоса пересказала ему разговор с герцогиней, не умолчав об угрозах, высказанных в ее адрес. Маркиз был вне себя.
— На этот раз она переступает все границы! Тем хуже для нее — по праву губернатора я арестовываю ее и заключаю под домашний арест.
Но сразу же осознав нереальность своего заявления, он опустил голову.
— Увы, мы бессильны. Нас опередили, загнали в угол, мы оказались в ее власти, а она чувствует себя в полной безнаказанности.
Понизив голос, он продолжал:
— В поселке полно подозрительных лиц. Я поделился этим наблюдением с Никола Пари и сказал ему, что бретонцам лучше побольше заниматься своей треской и поменьше слоняться, где попало, с оружием в руках. На это он ответил, что слоняются с оружием совсем не рыбаки Марьена Альдуша. Но тогда кто они, эти бесцеремонные молодчики, которые, никому не представившись, заполнили поселок? — спросил я Никола. Мой вопрос ему явно не понравился, и он неопределенно ответил, что это матросы с тех двух кораблей, которые стали на якорь за мысом.
— Все ясно. Значит, герцогиня подтягивает в поселок своих людей.
Маркиз подмигнул Анжелике и прошептал:
— Восемьдесят легионов…
Затем он продолжил уже серьезно:
— .. Как бы там ни было, будем бороться. Наше спасение теперь зависит от выдержки и бдительности. Главное — продержаться до прибытия графа де Пейрака. В любом случае, когда мы выберемся из этой передряги, я буду жаловаться в Квебек и даже выше: напишу в Париж. Для них колонии — это какая-то свалка для нежелательных и сумасшедших лиц обоих полов, чей высокий ранг не позволяет поместить их в дом для умалишенных в Бисетре вместе с простолюдинами. Вы, наверно, думаете, дорогая моя, что только по простому невезенью вы встретили здесь, на краю света, резвящуюся на свободе герцогиню, в которую вселился дьявол. Так вот, вы ошибаетесь! Это сознательный расчет королевских чиновников Франции. Для них это самый простой выход: заслать куда подальше обезумевших дам, от которых открещиваются и монастыри, и заклинатели бесов, и которых не терпят ни при дворе, ни в любом приличном обществе. Пусть страдают те, кто связал свою судьбу с другим полушарием! Пусть они пеняют на себя — нечего было уезжать! Сколько неприятностей я претерпел из-за этой Мессалины, например, в день моего юбилея, когда в самый разгар пиршества затонул «Асмодей», и Марселина не успела продемонстрировать свой коронный номер со вскрытием мидий. Все это более чем прискорбно, и летний сезон можно считать сорванным. Но по чьей вине? По вине более подслеповатых, чем кроты, парижских чиновников, которые, заложив за ухо свои гусиные перья, решают вопросы заселения колоний. Я выступлю против такого произвола, напишу самому Кольберу. Я знаю его, надеюсь, вы тоже. Весьма трудолюбивый и способный человек, правда очень занятой. Впрочем, и он, и другие видные представители буржуазии, пользующиеся поддержкой короля, не улавливают некоторые нюансы. Хлопоча как белки в колесе, они составляют бесконечные реестры, веря, что от этого зависят судьбы мира и что только накопление капитала способно обеспечить всеобщее душевное равновесие… Но ничего не поделаешь, мир меняется в этом направлении, и от нас это не зависит…
