Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 172
Студент факультета антропологии и старый индеец встретились случайно на автобусной остановке. И судьба Карлоса была решена. Вся его жизнь с той минуты была посвящена одному… Однажды я беседовал с уже знакомым вам галеристом Маратом Гельманом. Он рассказывал мне о своей жизни. Марат Гельман примерно того же возраста, что и я. И вот что меня поразило. Жизнь Марата оказалась широкой и прямой, как труба, и потому просматривалась вся — от момента нашей встречи до самой школы. То есть заглянув туда, я видел, как на ладони, все события, в этой жизни уместившиеся, — от школьной скамьи до сегодняшнего дня. Они как-то логически вытекали друг из друга и быстро приводили из прошлого в настоящее. Потом я для сравнения заглянул в свою жизнь-трубу. И увидел то же самое — все ее вехи и события, отделенные от меня десятью, двадцатью годами были как на ладони и случились словно вчера. А повернув голову в другую сторону, что увидим мы с Маратом? То же самое, что и вы, — близкий конец.
Вот она почти и прошла, жизнь-то… Школа, институт, работа, пенсия. Особенно короткими представляются «трубы», посвященные какой-то одной задаче. Марат — галерист, его жизнь измеряется выставками. И под их знаком она прошла практически вся. Я — писатель, мою жизнь можно измерить книгами. Кастанеда — антрополог, посвятивший себя целиком дону Хуану, написавший о нем и его знании дюжину томов. В них — вся жизнь Кастанеды от юности до смертного одра. Двенадцать книг — и вся жизнь, от студенчества до смерти. Такая короткая…
Создать иллюзию длинной жизни можно, изломав «трубу». То есть прожив несколько жизней. У дона Хуана было две жизни — жизнь беспутного нищего парня индейского происхождения и длинная жизнь «мага» и учителя. Доктор Блюм рассказывал мне про одну пенсионерку, которая в 69 лет изломала «трубу» — занялась бизнесом, а в 71 приехала к Блюму на своем «мерседесе», чтобы «отмотать счетчик», потому что новая жизнь ей понравилась, и хотелось ее продлить.
Да, такие изломанные «трубы», посвященные принципиально разным занятиям, выглядят насыщеннее и потому кажутся длиннее. Но потом все равно следует смерть. Вот как раз ей-то, смерти, а равно поиску второй жизни за пределами существующего мира и было посвящено учение дона Хуана.
Четыре года Карлос Кастанеда учился на антрополога в университете. Наука древних индейцев оказалась посложнее. Ей пришлось посвятить долгих тринадцать лет — именно столько Карлоса учил старый Хуан Матус. Но и вся дальнейшая жизнь Кастанеды была посвящена тому же самому — оформлению полученных знаний в тома.
А начиналось все так прозаически! Молодой студент факультета антропологии всего лишь навсего хотел немного поработать в «поле», чтобы написать небольшую монографию, посвященную весьма узкому разделу антропологии, а именно — лекарственным растениям, которые употребляют индейцы юго-запада США и севера Мексики. Не более. Так он мыслил начало своей научной карьеры.
Надо представить себе этого юношу. Полный, рефлексирующий интеллигент, тело которого покрыто бледными жирными складками, обидчивый, переживающий, трусоватый. С блестящим европейским образованием. Он походя отмечает, что точеные профили индейцев напоминали ему лица с итальянских картин эпохи Возрождения. Он нравоучительно пытается ознакомить аборигенов с философией Витгенштейна и декламирует им испанских поэтов. Он очень начитан и нахватан в научном смысле! Он немного знает и о физике, и о метеорологии. У него большое самомнение…
А с другой стороны — старый, загорелый, жилистый индеец. Туземец. Один из главных уроков которого заключался в том, что Карлосу нужно измениться. И в первую голову — убрать чувство собственной значимости. Это, кстати, один из самых сильных эпизодов в книге рефлексирующего антрополога, которому старик однажды задал прямой вопрос:
— Ты думаешь, что ты и я равны? — спросил он резким голосом.
Его вопрос застал меня врасплох. Я ощутил странное гудение в ушах, как если бы он действительно выкрикнул свои слова, чего он на самом деле не сделал. Однако в его голосе был металлический звук, который отозвался у меня в ушах.
Я поковырял в левом ухе мизинцем левой руки…
Дон Хуан следил за моими движениями с явной заинтересованностью.
— Ну… Равны мы? — спросил он.
— Конечно, мы равны, — сказал я.
В действительности, я оказывал снисхождение. Я чувствовал к нему очень большое тепло, несмотря на то, что временами я просто не знал, что с ним делать. И все же я держал в уголке своего мозга, хотя никогда и не произносил этого, веру в то, что я, будучи студентом университета, человеком цивилизованного западного мира, был выше, чем индеец.
— Нет, — сказал он спокойно, — мы не равны.
— Но почему же, мы действительно равны, — благородно запротестовал я.
— Нет, — сказал он мягким голосом, — мы не равны. Я охотник и воин, а ты — паразит.
У меня челюсть отвисла. Я не мог поверить, что дон Хуан действительно сказал это. Я уронил записную книжку и оглушенно уставился на него, а затем, конечно, разъярился.
Он взглянул на меня спокойными и собранными глазами. Я отвел глаза, и затем он начал говорить. Он выражал свои слова ясно. Они текли гладко и смертельно. Он сказал, что я паразитирую за счет кого-либо другого. Он сказал, что я не сражаюсь в своих собственных битвах, но в битвах каких-то неизвестных людей, что его мир точных поступков, и чувств, и решений был бесконечно более эффективен, чем тот разболтанный идиотизм, который я называю «моя жизнь».
— Я в любой момент готов подвести итог своей жизни. А твой маленький мир печали и нерешительности никогда не будет равен моему…
Я тихо дотронулся до его руки, и слезы полились у меня из глаз».
…Как видите, старик был сильным психологом. И самоуверенный студент, жаждущий малого, вовсе не испытывал желания встретиться с подобным сильным человеком, чтобы навсегда изменить свою жизнь, посвятить ее одной задаче и оставить след в истории. Его задача была скромнее — написать курсовую работу. В чем Кастанеда потом признавался довольно откровенно:
«Мне обязательно нужно было вскарабкаться вверх по академической лестнице, а для этого, по моим расчетам, не могло быть лучшего старта, чем собирание данных по использованию лекарственных растений индейцами юго-запада США. Сначала я попросил одного профессора антропологии, работавшего в этой области, чтобы он что-нибудь посоветовал мне по поводу моего проекта. Он был выдающимся этнологом и опубликовал в конце тридцатых и начале сороковых годов много работ об индейцах Калифорнии и Соноры (Мексика). Он терпеливо выслушал мой план. Идея заключалась в том, чтобы написать статью, озаглавить ее «Этноботанические данные» и опубликовать в одном журнале, посвященном исключительно антропологическим проблемам юго-запада Соединенных Штатов. Я предполагал собрать лекарственные растения, привезти их образцы в Ботанический сад Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе, где точно определят их виды, а затем описать, как и для чего индейцы употребляют их. Я уже представлял себе тысячи гербарных листов. В туманном будущем вырисовывалось даже издание небольшой энциклопедии поданной теме».
Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 172
