Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 145
Сейчас, в середине января 1992 года, место, где когда-то располагалось имение, было заснеженным и пустынным. Голые деревья и кусты подчеркивали запустенье. Какие-то покосившиеся сараи, повалившиеся заборы, торчащие из земли проржавевшие трубы — все говорило о заброшенности хозяйства, о том, что до него никому нет дела.
Они шли втроем по дорожке, по краям которой росли высокие деревья. Несколько неказистых одноэтажных домов, расположенных вдоль дорожки, дополняли окружающий пейзаж. Несмотря на то, что был январь, погода держалась чуть ниже нуля. Совершенно не по-зимнему теплые солнечные лучи напоминали о том, что за долгой зимой будет обязательно весна. Об этом же говорили и подернутые тонким ледком лужи, сверкавшие на солнце и казавшиеся осколками зеркала, разбросанными кем-то вдоль дороги.
— Ой, папа, что это? — Нина указала рукой на верхушки оголенных деревьев. Посмотрев туда, куда указывала дочка, Андрей увидел среди переплетения ветвей какие-то шарообразные комки. Приглядевшись, он увидел, что они слегка отдавали зеленоватым цветом, выделяясь из-за этого на фоне серых веток. Андрей никогда не видел такого растения или не обращал на него внимания. Во всяком случае он не знал, как оно называется.
— Это омела! — уверенно сказал Николай. — Сорняк такой. Растет на деревьях.
— Омела? — удивленно в один голос спросили Андрей и Нина. — Какое странное название!
— Да у нас тут в Калининграде ее много. Разве вы не видели еще?
— Да нет, как-то не обращали внимания.
— А вот она, смотрите! — Николай указал на моток переплетающихся веточек, лежащий прямо на земле рядом с дорогой. Видно, от порывов ветра или по какой-то другой причине кустик омелы оторвался от дерева и упал вниз.
Нина подобрала странное растение с деревянистыми ветвями и бережно несла всю дорогу, пока они гуляли по бывшему имению, и потом, когда возвращались в Калининград, прижимала к себе этот странный букет с жесткими листьями. Ей, видимо, показалось удивительным среди зимы найти такое экзотическое растение, которое к тому же живет в кронах деревьев.
— Пап, а мы возьмем омелу домой?
— Возьмем, конечно!
— А она будет у нас расти?
— Ну, Нин, я этого не знаю. Я же не ботаник.
— Может, будет.
— Может.
Она прижимала к себе этот странный пучок веток, как будто это огромная ценность. Она вообще была впечатлительным ребенком, и каждая необычная вещь ее не просто интересовала, а всецело завладевала ее вниманием и настроением. Она смотрела на омелу как на сокровище, ниспосланное ей каким-то волшебником, которое она сможет привезти домой и разместить среди других диковинных вещей — пучка ягеля, этого удивительного северного мха, ракушек, маленьких фигурок и всякой другой всячины, которую собирают девчонки в десять лет.
Потом, когда Андрей с дочкой обедали у Одинцовых, старых калининградских друзей, Нина несколько раз подходила к подоконнику, на котором в большой вазе лежала омела, как будто хотела проверить, на месте ли ее богатство. Наверное, она уже представляла, как привезет омелу в Москву, покажет ее маме и водрузит в своей комнате на самое видное место, чтобы все с удивлением спрашивали ее: «А что это такое?» Нина тогда бы серьезно говорила: «Это — омела. Мы с папой привезли ее из Калининграда».
За разговорами у друзей время прошло незаметно. Приветливая Любовь Сергеевна все сокрушалась, что гости мало едят, и подкладывала то отварной картошечки, то селедочки, то соленых огурчиков с помидорчиками. А потом, вдруг взглянув на часы, все страшно засуетились. До отправления поезда оставалось сорок минут. Служебная комитетская «Волга» стояла уже под окнами. Наскоро собравшись и прихватив с собой гостинцы в виде аккуратно упакованных двух стеклянных банок варенья и дефицитных наборов рыбных консервов из фирменного магазина «Дары моря», они устремились на вокзал.
Поцелуи, объятья и приветы на фоне гулкого звучания станционных объявлений, а потом — медленно проплывающее за окном здание вокзала, мягкое, едва заметное покачивание вагона, характерный стук колес на многочисленных стрелках. На смену станционной сумятице пришло уравновешанно-благодушное настроение пассажиров скорого поезда, дающего всем немного времени для того, чтобы, оторвавшись от привычной суеты, задуматься о прошлом и предаться размышлениям о будущем.
Андрей с дочкой оказались в купе одни. Возможно, дальше, где-нибудь в Черняховске или Вильнюсе, кто-то и должен был к ним подсесть, но пока они ехали вдвоем. Уютно поскрипывал вагон, мерно перестукивались между собой колесные пары, а за окном мелькали заснеженные поля, темные пятна кустов и деревьев, редкие дома под черепичной крышей.
Поезд все больше и больше удалялся от Калининграда, возвращая Орлова к тому, от чего он уезжал две недели назад, — к московским тревогам, смутным предчувствиям, опасности. Кроме жены и сына в столице их никто особенно не ждал: от новых руководителей министерства приглашения на работу после роспуска российской госбезопасности ожидать практически не приходилось, бывшие сослуживцы были заняты устройством собственной судьбы, друзья и товарищи сами находились в состоянии неопределенности. Орлов пытался выстроить цепочку своих рассуждений о том, как следует теперь действовать, но у него ничего не получалось. Все путалось в голове: омерзительные и полные угроз встречи с Кузиным и незнакомыми типами у здания на Лубянке, усталое лицо Иваненко и сочувственный взгляд дежурного уже несуществующей службы, окрик одного из начальников «На тебя уже столько всего есть!» и смятая сторублевка, которая должна была сохранить в России Конституцию и Закон.
Вдруг Орлов услышал какой-то сдавленный стон. Оторвавшись от своих мыслей, он посмотрел на дочь. Нина глядела на него такими несчастными глазами, что Андрей растерялся.
— Ниночка, что? Что с тобой?
— Омела! — едва слышно прошептала дочь. — Омелу забыли!
Глаза ее наполнились слезами, лицо вдруг резко покраснело. Она закрыла его руками, и Андрею показалось, что заплакала.
— Ну что ты, Нинуля! Не надо! Не переживай!
Он пересел на ее полку, обнял дочку за худенькие плечи, прижал к себе. А та, стараясь погасить сдавленные рыдания, все не отпускала руки от лица. Это было настоящее детское неутешное горе! Полюбившийся ей экзотический кустик, который она так бережно несла всю дорогу, пока они гуляли в бывшем имении Коха, и потом по городу, и у Одинцовых, вдруг остался позади, а поезд уносил ее все дальше и дальше от бесценной находки. И сделать уже было ничего нельзя. Безысходность порождает в человеке очень сильное уныние, которое удается преодолеть далеко не всем. Андрей, как мог, успокаивал Нину.
— Ниночка, не плачь! Ничего! Это не самая большая в жизни потеря! Их еще знаешь, сколько будет! Побереги слезы! Они еще понадобятся!
Она долго не опускала рук от заплаканных глаз, всякий раз чуть кивая головой в ответ на успокаивающие слова отца. И только Когда Андрей слегка отстранил ее руки, посмотрела на него. В глазах дочери было столько страдания и горести, что Андрей вдруг подумал: «Вот оно — настоящее несчастье! На каждом жизненном повороте оно свое».
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 145
