Однако долго думать об этом ему было некогда, потому что заснеженная Земля быстро удалялась, и он даже начал замечать ее вращательное движение с запада на восток. Ему и раньше приходилось слышать, что Земля вертится, а сейчас, когда он глядел на нее с высоты, вращение ее не вызывало у него уже никаких сомнений.
Небо становилось все ближе. Увеличившаяся Луна подставляла нашему черказцу спину, и он стал выбирать место для посадки, хотя ни людей, ни домов нигде не было видно. Так или иначе, он наконец высмотрел удобное место и сел. Удар был такой слабый, что он почти его не почувствовал. Высунув голову наружу, он с удивлением увидел, что ракета подняла огромную тучу пыли. Чихая, Гоца Герасков стал прохаживаться по Луне, но кроме пыли там ничего не было.
От пыли его ноговицы порыжели точно лисы.
«Не дай бог, — думал черказец, шагая по какому-то пригорку, вздымая пыль и чихая, — коли построишь здесь дом и жена решит повесить белье сушиться! И разговору об этом быть не может, это совершенно исключено! На этой Луне даже и белья не просушишь!»
Ох, и начихался же он!
Почихав еще и так и не увидев ничего, кроме пыли, Гоца Герасков залез в ракету и полетел обратно на Землю. Земля, повиснув в пространстве, продолжала вращаться с запада на восток; она вся была белая, только посередке проходила черная полоса, и черказец подумал что это, верно, Африка.
Приближаясь к Земле, он рассмотрел прежде всего трубу черказской паровой мельницы и распряженную скотину. Волы жевали кукурузные листья, но, увидев ракету, перестали жевать, а из здания мельницы выскочили помольщики и бегом кинулись к селу. Гоца Герасков кружил над окрестностями и искал место для приземления. По всем дорогам кучками двигался народ, приготовившийся встречать знатного земляка. Впереди шагал славный духовой оркестр славного села Калиманица (у них музыканты играли всегда по нотам, а не на слух, как черказские музыканты); шел народ и из других славных сел: Верхней Каменной Риксы, Верхней Луки и Верениц, и у них впереди тоже шагали оркестры. Только из Живовцев не было ни одного человека — там сорвался с привязи общинный бык, и все его ловили. В этом селе общинный бык срывается с привязи каждый год.
Увидев холм и дубняк над селом, Гоца Герасков решил, что лучше всего приземлиться в дубняке — там намело большие сугробы, которые очень облегчали ему задачу.
Так он и сделал — приземлился в сугроб. Снег был такой рыхлый, что ракета ушла в него целиком и подняла снежную тучу до небес. Гоца Герасков выбрался из сугроба, отряхнул ноговицы, сел и съехал как на санях по холму прямо в село Черказки. На улицах гремели оркестры, трубы дымили и разносили запах свинины, во дворах алели на снегу большие пятна — там резали поросят. Черные буйволы расхаживали, издавая временами рев, подобный львиному, и дополняли собой гордую картину села Черказки.
— Эй, Гоца, привет! — закричали со всех сторон.
— Ну, как там дела, Гоца? — стали спрашивать со всех сторон.
— Никаких там дел нет, — сказал Гоца Герасков. — Одна только пыль, и чих нападает. Такой чих — не остановишься!
— Как так — одна пыль? — не верили некоторые.
— Пыль — как у молотилки, — убеждал их Гоца Герасков.
— Ну, что ты скажешь!
— Пыль, одна пыль, — говорил Гоца Герасков.
Тогда черказский народ и народ других славных сел стал шуметь и выкрикивать: «И за этим посылали человека на небо! Денег-то сколько просадили!» Гоца Герасков оглядывал их без особой признательности, потому что улавливал в их восклицаниях известный упрек, и вынужден был снова повторить:
— Вы что, не верите? Ноговицы у меня порыжели, как лисы!
Он сказал это таким тоном, каким, наверно, спросил бы: «Вы что, в бога не верите?» — как будто его ноговицы были господом богом. И пошел домой. Его встретила жена, руки у нее по локоть были в муке, и прежде чем поцеловать его, она посмотрела, не снял ли он по дороге фуфайку. Потому что каждая любящая жена прежде всего заботится о том, чтоб ее муж надевал фуфайку, чтоб он не простужался, чтоб он, не дай бог, не опаздывал, — и от этих забот у нее и времени-то больше ни на что не остается.
— Слава богу, вернулся! — заплакала счастливая жена.
— Делов-то, — сказал Гоца Герасков, снимая ноговицы. — Поднял на небе немножко пыли и вернулся. Любой черказец на моем месте сделал бы то же самое. Хорошо, что поспел к праздникам!
А черказский народ и народ из других славных сел разошелся по домам вместе со своими оркестрами, чтобы каждый мог встретить праздники у себя дома.
Гоца Герасков мог бы еще сказать мужикам, что видел вращательное движение Земли в пространстве, и даже хотел им это сказать, но потом подумал: «Коли они мне про Луну не поверили, так где уж им про Землю поверить!» — и больше ничего не сказал.
Перевод Н. Глен.
Христо Михов-Черемухин
КАБАН
В городке Кривня произошло нечто из ряда вон выходящее: нежданно-негаданно пропал без следа председатель городского общинного совета! Если бы это был дурачок Калуд, никто бы не стал беспокоиться. Калуд вечно куда-то исчезал. Всю Болгарию объехал. И все бесплатно. Целыми месяцами и даже по году пропадал, но потом возвращался. Позавчера вон аж из Бухареста приехал. Народ сначала не верил, но Калуд показал открытки и значки, каких в Кривне отродясь не бывало, и все до одной с румынскими надписями.
— Слышь-ка, Калуд, — спрашивают его, — как же это тебя через границу-то пустили?
— У меня друзья там, — отвечает Калуд. — Всюду пропустят. Даже если б захотел в рай поехать, и туда бы пустили. Ну, а в Бухарест я ездил не помадой и бюстгальтерами торговать, а свет
