Революция — именно её Нанн увидел на московских улицах.
Вскоре после возвращения Нанн отправился в Капитолий, в офис конгрессмена Леса Аспина — демократа из Висконсина, который возглавлял комитет по вооружённым силам палаты представителей. Оказавшись в конгрессе, Аспин быстро завоевал репутацию специалиста по саморекламе и вольнодумца, получавшего удовольствие от изобличения нерациональных трат Пентагона. Позднее его взгляды стали скорее центристскими, и Аспин, как и Нанн, стал авторитетной фигурой в военных и оборонных вопросах. Сразу после путча, 28 августа, Аспин предложил обмен пушек на масло {Имеется в виду макроэкономическая модель, которую используют для разъяснения проблемы конечности ресурсов: страна может инвестировать в пушки (то есть в оборону) или в масло (выпуск гражданской продукции) или в то и другое одновременно. — Прим. пер.}: направить один миллиард долларов из 290-миллиардного бюджета Пентагона на гуманитарную помощь советским людям. Через две недели, 12 сентября, Аспин подготовил доклад: «Угроза нового рода: ядерное оружие в Советском Союзе в условиях неопределённости». Соединённые Штаты должны заняться тем, чтобы «первая зима свободы после семидесяти лет коммунизма не превратилась в катастрофу», объявил Аспин.
Беседа Нанна и Аспина проходила в уважительном ключе и сначала вполне тактично. Нанн надеялся убедить Аспина в том, что самая насущная необходимость сейчас — это помочь Советскому Союзу ликвидировать свои арсеналы. Они сошлись на одном законе, где выделялось бы около миллиарда долларов на поставку медикаментов и гуманитарной помощи (идея Аспина), а также средства на демилитаризацию, ликвидацию боеголовок и конверсию оборонных заводов (это был приоритет для Нанна).[736]
Однако, хотя Нанн и Аспин и были опытными политиками, они сильно недооценили общественные настроения.[737] В США начиналась рецессия, и избиратели устали от помощи иностранным правительствам. В начале ноября демократ Харрис Уоффорд сменил республиканца Дика Торнбурга в качестве представителя в сенате от Пенсильвании благодаря своей активной популистской кампании. Одним из лозунгов Уоффорда было: «Пора позаботиться о собственном народе». Закон Нанна-Аспина появился в самый неподходящий момент. Опросы показывали, что американцы против прямой помощи СССР. «Мы почувствовали перемену ветра», — вспоминал Аспин.[738]
Нанн ощущал глубокое разочарование. Он собственными глазами видел хаос на московских улицах, он знал о вероятности несчастных случаев с ядерным оружием и вероятности его бесконтрольного распространения, но вашингтонские политики закрывали на это глаза. Некоторые сенаторы говорили Нанну, что им не удастся объяснить за минуту, для чего нужно поддержать этот закон, и поэтому они не станут за него голосовать.
Тринадцатого ноября Нанн выступил в сенате с речью, пытаясь пробиться сквозь всеобщее безразличие. Он говорил, что даже после подписания договора о стратегических вооружениях в быстро разваливающемся Советском Союзе — в том числе в республиках за пределами России — всё ещё оставалось пятнадцать тысяч ядерных боеголовок, подлежащих ликвидации, и СССР нужна была помощь. «К сожалению, ядерное оружие нельзя просто убрать на полку, когда в нём нет нужды», — отмечал он. Советскому Союзу не хватало складских площадей, транспортных средств, фабрик по утилизации и оборудования для обработки радиоактивных материалов. Об этом Нанн узнал от Виктора Михайлова — заместителя министра атомной энергетики, побывавшего в Вашингтоне с просьбой о помощи.[739]
«Заметим ли мы ту возможность, какая появляется у нас сегодня, в этот исторический период, и ту огромную угрозу, которая связана с распространением ядерного оружия, или же мы будем сидеть сложа руки, стараясь угодить избирателям, говоря то, что они, по нашему мнению, хотят услышать? — воскликнул Нанн. — Какие последствия наступят, если ничего не предпринять?»
Нанн поражался: неужто его коллегам понадобится минутная речь, чтобы понять, что произойдёт, если в Советском Союзе, где повсюду ядерное оружие, начнётся гражданская война вроде югославской? «Если помощь в ликвидации пятнадцати тысяч боеголовок — не снижение советской военной угрозы, то чего же мы беспокоились об этих пятнадцати тысячах ракет последние тридцать лет? Не вижу здесь логики», — сказал он. Соединённые Штаты потратили на холодную войну четыре триллиона долларов, так что миллиард на ликвидацию оружия «будет не слишком высокой ценой за ликвидацию тысяч советских ядерных ракет», настаивал Нанн.
«У нас есть беспрецедентная возможность ликвидировать орудия войны», — заявил Нанн. Но, с горечью говорил он, «мы собираемся проигнорировать — да, проигнорировать — страну, экономика которой трещит по швам, которая хочет ликвидировать ядерное оружие именно сейчас, но может быть, уже не захочет спустя несколько месяцев или несколько лет. Мы и дальше будем сидеть сложа руки?»
Нанн отозвал законопроект.[740]
В этот критический момент американский президент был тише воды, ниже травы. Буш не хотел идти на политический риск, связанный с законом Нанна-Аспина. Однако несколько влиятельных фигур из Москвы смогли изменить мнение сената. Спустя всего пару часов после того, как Нанн отозвал закон, Александр Яковлев — архитектор горбачёвской перестройки — поговорил с сенаторами на вечернем приёме в Капитолии, и их впечатлил его рассказ о том, насколько серьёзен нынешний кризис. Через два дня Нанн вернулся к своему проекту. В тот момент в Вашингтоне были двое ведущих сотрудников Института США и Канады — Андрей Кокошин, который возил Нанна по Москве в своём маленьком белом автомобиле, и Сергей Рогов. Институт уже давно стал привычным местом встречи для американских и советских экспертов по вопросам обороны и безопасности. Нанн пригласил их на лёгкий обед вместе с сенатором-республиканцем Ричардом Лугаром из Индианы, одним из самых авторитетных экспертов по международным делам. За обедом Кокошин и Рогов предупредили, что власть ускользает от Горбачёва с каждой минутой, и что при «самом худшем сценарии» ядерное оружие может оказаться в центре борьбы за власть в советских республиках. Это была неустойчивая, опасная ситуация, говорили они, призывая Америку «проснуться». Лугар сказал журналисту Дону Обердорферу, что разговор за обедом с Кокошиным и Роговым был «очень тревожным».[741]
