– И потому ты мечтаешь католичку царицей русской сделать?
– Люблю я ее, Петр Федорович, пойми. Жизни своей без нее не мыслю. И обещался еще в Польше в вере ее не стеснять.
– Ну гляди, государь, дело твое. А все ж поостерегись…
– Брось, Басманов, мне в слободе ведунья напророчила тридцать четыре года на Московском престоле, так что бояться нам нечего. Вот погоди, возьмем Крым, победим турок, и будет нам с тобой всемирная слава и почет. И вот еще титул новый хочу себе взять, дабы зваться не просто царем, а императором. Вы еще узнаете, кто такой Димитрий!
Петр улыбнулся, смотря на царя, как отец смотрит на неразумного ребенка.
– Вот, кстати, государь, про войну… Уж больно бояре серчают, когда ты эти крепости свои учебные приступом берешь. Сам пушки испытываешь, сам на валы со стрельцами лезешь, они тебя там толкают, а бывает, и опрокидывают, нешто это дело? А лошади? Ведь сам садиться изволишь, никто тебя не подсаживает и стремена не придерживает. И ты все время верхом, ни саней, ни кареты не пользуешь, как положено.
Димитрий вдруг рассмеялся, задорно и весело:
– Эх, Басманов, ты безнадежно пропитан старой Русью. В Европу тебе надо, вот хоть во Францию. Побудешь там годик – другим человеком вертаешься.
Боярин лишь усмехнулся – ничем этого молодца не проймешь, хоть кол на голове теши.
Разгоряченный разговором с Басмановым, Димитрий отправился к Ксении. «Это еще что? – со злостью думал он, идя по коридору. – Бояре да церковники пустоголовые будут мне указывать, что делать? Совсем страх потеряли, гнева царского не боятся. Да еще девица эта строптивая… Ну ничего, вы еще увидите, каков он, сын Иоаннов!»
В комнате Ксении он снова застал мамку и велел ей немедленно удалиться. Девушка, вжавшись в стенку у окна, испуганно смотрела на него. Он подошел и ласково сказал:
– Аксиньюшка…
Ксения вздрогнула, словно от удара: так ее называли только отец с матерью да брат – все те, кого убили по приказу стоявшего сейчас перед ней царя. Она широко раскрытыми глазами посмотрела на него, и в этом взгляде был весь ее ужас, вся ненависть к убийце брата и матери. Димитрий на мгновение оторопел, а потом его охватила злость к этой девке, которая так яростно сопротивляется ему, царю! Он кинулся к дверям, крикнул мамку и, когда та прибежала, отрывисто приказал:
– Помоги ей раздеться. Пусть ложится в постель и ждет меня.
И, не глядя на перекосившееся лицо старухи, почти бегом вышел из палат Ксении, встал у окна, чтобы отдышаться. На мгновение мелькнула мысль: «Господи, что я делаю?!» Но ярость его была слишком сильна, и он уже плохо соображал, что творит. Пройдя туда-сюда по коридору, он кинулся назад в палаты, рванул на себя ручку двери…
Ксения была в кровати, с головой укрытая одеялом. Раздеваясь на ходу, Димитрий подскочил к постели, сдернул одеяло… Она лежала на спине в длинной рубахе, глаза закрыты, косы раскинуты по подушке. Уже ничего не соображая, он набросился на нее, рванул ворот сорочки… Из уголков ее глаз побежали слезы, но она не произнесла ни слова. И лишь когда он резким движением вошел в нее, она издала тихое, жалобное поскуливание, словно маленький щенок, брошенный на растерзание своре бульдогов.
Первые день-два после изнасилования Ксении Димитрий чувствовал себя неловко, но потом самоуверенность вернулась, и его снова потянуло к своей жертве. «Что ж, разве я не имею на это права? Разве я не самодержец? Разве не должна она быть счастлива, что стала избранницей царя?» И он снова отправился к ней в палаты, а потом опять и опять.
Вскоре ее молчаливая неподвижность стала его раздражать, и он заставил Ксению отвечать на его ласки. Она покорно делала все, что он требовал, но при этом Димитрий чувствовал – она его ненавидит. И ему доставляло какое-то болезненное наслаждение издеваться над нею, пытаться сломить ее безмолвную покорность. Пусть она закричит, зарыдает, даже ударит его – все, что угодно, только не эта безропотная податливость, в которой он чувствовал огромную силу.
Со временем, однако, он почувствовал, что напряжение между ними стало спадать. То ли Ксения примирилась со своей участью, то ли достигла того предела страданий, за который не может шагнуть человек, но из взгляда ее исчезла ненависть, зато появилось равнодушие и даже апатия. Димитрий пытался ее развлекать, рассказывал смешные истории, дарил драгоценности, а она отстраненно благодарила, но никогда не смеялась и не надевала его подарков.
* * *
Двенадцатого ноября в Польше дьяк Афанасий Власьев обручился от имени царя с Мариной Мнишек. Димитрий хоть и привязался к Ксении, но помнил невесту и по-прежнему хотел на ней жениться, поэтому с удвоенной энергией стал торопить Мнишеков с приездом. Однако пан Ежи не спешил, а вместо себя прислал письмо с вернувшимся посольством, в котором, между прочим, писал: «Поелику известная панна, с Борисом Годуновом связанная, как нам ведомо, находится подле вас, заклинаю вас всем святым отослать ее от персоны вашей царственной прочь, дабы не причинить расстройства будущей жене вашей, а моей дочери». Речь, конечно, шла о Ксении. Димитрий признавал справедливость этой просьбы, но отсылать девушку не спешил. «Подождем покамест».
Незадолго до Рождества ко двору прибыл Василий Шуйский, прощенный Димитрием и вернувшийся из ссылки. Басманов насторожился и начал внимательно приглядывать за князем, но тот никакого повода к подозрениям больше не давал, выказывал к царю почтение и вел себя безукоризненно.
* * *
Ужин только начался. Димитрий, как того требовала традиция, сидел за отдельным столом на специальном возвышении, бояре же трапезничали чуть ниже. Одно за другим подавали богатые блюда, в том числе и столь нелюбимую русскими телятину.
– Да куда ж, – удивился Шуйский, он недавно вернулся из ссылки и понятия не имел, что царь наплевал на вековую традицию, – дурная ведь пища.
Димитрий, услышав эти слова, возразил:
– Ты, Василий Иваныч, глупости говоришь, вся Европа ест телятину, и никого пока Господь не покарал.
– Князь прав, – вступил в разговор Михаил Татищев, думный дворянин и дипломат, прибывший недавно из Грузии, – отродясь мы эту гадость не ели!
Царь нахмурился и угрожающе произнес:
– Это ты так мое вам угощение величаешь?
– А коли ты православный царь, – запальчиво воскликнул дипломат, – так и не ставь на свой стол грешные блюда и нас их вкушать не принуждай! Потому как грязные яства лишь такие же грязные люди и едят!
Димитрий вскочил и, гневно топнув ногой, приказал охране:
– Схватить этого лиходея и сослать на Вятку!
Стрельцы бросились к Михаилу Игнатьевичу, выдернули его из-за стола и, толкая бердышами, вывели через боковую дверь из трапезной.
Двумя неделями позже Басманов умолил государя простить Татищева, который находился в темнице в ожидании ссылки.
