— Хорошая идея, Ицхак. Но ты не беспокойся, я сам с ними свяжусь, — добавил он, придав голосу уверенности.
— Кстати, Дик, — сказал премьер-министр, — раз уж ты позвонил. Насчет другой твоей просьбы…
— Да? — на мгновение к нему вернулась надежда.
— На прошлой неделе Кнессет дал согласие на твое захоронение на Оливковой горе. Этой привилегией пользуются только те евреи, которые многое сделали для государства Израиль. Поздравляю. Не каждому премьер-министру выпадает такая честь, знаешь ли, — засмеялся он. — Я, разумеется, думаю, что ты еще долго не воспользуешься этим предложением.
— Будем надеяться, ты прав, — вздохнул Армстронг.
— Я увижу вас с Шарлоттой на банкете в лондонской ратуше в следующем месяце?
— Да, будем ждать с нетерпением, — сказал Армстронг. — Тогда и поговорим. А сейчас не смею больше отрывать тебя от дел, премьер-министр.
Армстронг положил трубку, внезапно почувствовав, что его рубашка промокла насквозь и прилипла к телу. Он тяжело выбрался из кресла и направился в ванную, сняв на ходу пиджак и расстегнув рубашку. Он закрыл за собой дверь, вытерся полотенцем и надел свежую рубашку — уже третью за этот день.
Вернувшись за стол, он стал дальше просматривать список телефонных номеров. Книжка открылась на букве «Ш» — Арно Шульц. Он взял трубку и попросил секретаршу соединить его с адвокатом.
— У вас есть его номер? — спросила она.
Он снова наорал на нее, швырнул трубку и сам набрал номер Рассела. Он машинально перевернул еще несколько страниц, и наконец в трубке раздался голос его адвоката.
— У меня нигде не припрятано пятьдесят миллионов долларов? — спросил Армстронг.
— Зачем они тебе? — поинтересовался Рассел.
— Швейцарцы начинают угрожать.
— Я думал, ты расплатился с ними еще на прошлой неделе.
— Я тоже так думал.
— Что случилось с твоим неиссякаемым денежным источником?
— Он иссяк.
— Ясно. Сколько, ты говоришь?
— Пятьдесят миллионов.
— Ну, я знаю один способ, как раздобыть такую сумму.
— Какой? — спросил Армстронг, стараясь не выдать своего отчаяния.
Рассел немного помедлил.
— Ты всегда можешь продать свои сорок шесть процентов акций «Нью-Йорк Стар».
— Но кто сможет собрать такую сумму за короткий срок?
— Кит Таунсенд. — Рассел отодвинул трубку от уха в ожидании вопля: «Никогда!» Но ничего не произошло, и он продолжил: — Думаю, он заплатит выше рыночной стоимости, потому что в этом случае получит полный контроль над компанией.
Рассел опять отодвинул трубку в ожидании потока ругательств. Но, к его удивлению, Армстронг произнес только:
— Почему бы тебе не поговорить с его адвокатами?
— Не уверен, что это правильный подход, — возразил Рассел. — Если я вдруг ни с того ни с сего им позвоню, Таунсенд решит, что у тебя финансовые проблемы.
— А это не так! — заорал Армстронг.
— Никто этого и не говорит, — спокойно ответил Рассел. — Ты ведь пойдешь на банковский прием?
— Банковский прием? Какой еще банковский прием?
— Ежегодная вечеринка для главных персонажей финансового мира и их гостей. Ты приглашен, я точно знаю — в «Трибьюн» писали, что ты сидишь между мэром и губернатором.
Армстронг заглянул в расписание на день, лежавшее на столе.
— Ты прав. Я приглашен. Ну и что из этого?
— Мне кажется, Таунсенд обязательно придет, хотя бы для того, чтобы показать деловому миру, что эта прискорбная статья в «Файнэншл Таймс» ничуть его не задела.
— Похоже, ко мне это тоже относится, — в голосе Армстронга слышалась непривычная тоска.
— Думаю, тебе представится идеальный шанс завести разговор, как бы между делом и посмотреть, какая будет реакция.
Зазвонил еще один телефон.
— Подожди минутку, Рассел, — сказал Армстронг и, взяв другую трубку, услышал голос секретарши.
— Что тебе надо? — завопил он. Рассел отпрянул от телефона, подумав, что Армстронг все еще говорит с ним.
— Простите, что прерываю вас, мистер Армстронг, — пролепетала секретарша, — но вам опять звонит тот человек из Швейцарии.
— Скажите, что я перезвоню, — велел Армстронг.
— Он настаивает, сэр, говорит, что подождет. Соединить вас?
— Я тебе перезвоню через пару минут, Рассел, — сказал Армстронг, поменяв трубки.
Он опустил глаза на записную книжку, открытую на букве «Т».
— Жак, думаю, я знаю, как решить нашу небольшую проблему.
ГЛАВА 38
НЬЮ-ЙОРК СТАР, 20 августа 1991 года:
МЭР ГОВОРИТ НАЧАЛЬНИКУ ПОЛИЦИИ: «В МОЕМ ШКАФУ СКЕЛЕТОВ НЕТ»
Таунсенду была ненавистна сама идея продать акции «Стар», а тем более продать их Ричарду Армстронгу. Он, однако, понимал, что выполнение всех требований Элизабет Бересфорд было, вероятно, его единственной надеждой на спасение.
Вдруг Армстронг не придет на прием? Тогда он сможет поблефовать еще несколько дней. Разве Э.Б. способна понять, что из всего его имущества «Стар» — самая любимая газета после «Мельбурн Курьер»? Его передернуло, когда он подумал, что она еще не говорила, от чего ему придется избавиться в Австралии.
Таунсенд порылся в нижнем ящике в поисках белой рубашки и, к своему облегчению, обнаружил ее, аккуратно упакованную в целлофановый пакет. Он стал одеваться. Черт! Верхняя пуговица отлетела, когда он пытался ее застегнуть. Он снова чертыхнулся, вспомнив, что Кейт вернется из Сиднея только через неделю. Он потуже затянул галстук в надежде, что это решит проблему, и посмотрелся в зеркало. Не решило. Мало того, воротник смокинга залоснился, и он стал в нем похож на джазмена 50-х. Кейт уже несколько лет твердит, что ему нужен новый смокинг, и, наверное, пришло время последовать ее совету. Внезапно он вспомнил: у него больше нет кредиток.
Спустившись в лифте и подойдя к своей машине, Таунсенд впервые в жизни обратил внимание, что его водитель одет гораздо лучше, чем он сам. Во всем его гардеробе не найдется такого элегантного костюма. Лимузин медленно тронулся в сторону «Фор Сизонс», и Таунсенд, сидя на заднем сиденье, обдумывал, как лучше завести разговор о продаже своих акций «Стар», случись ему оказаться наедине с Диком Армстронгом.
Один из плюсов хорошо сшитого двубортного смокинга, думал Армстронг, в том, что он скрывает, как сильно ты растолстел. Больше часа он приводил себя в порядок: дворецкий красил ему волосы, горничная делала маникюр. Оглядев себя в зеркало, он пришел к заключению, что никто на приеме не поверит, что ему почти семьдесят.
