Она медленно подошла ко мне, ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, голова склонилась набок, и я понял, что она прислушивается. Она слушала. Она что-то вспоминала. Некоторое время мы стояли молча, затем Дорис заговорила.
— Что может быть человеку лучшим памятником, — сказала она мягко, — чем способность доставлять людям радость и давать возможность миллионам людей отвлечься от ежедневных забот?
Я ничего не ответил.
Дорис смотрела на меня, ее глаза наполнились слезами.
— Поэтому ты не должен уходить, Джонни. Вы с папой создали этот мир, хотя и сами не подозревали об этом. Ты не можешь теперь его подвести, ему бы не понравилось, что ты ушел из-за него, поэтому он и послал тебя к Сантосу, когда понял, что тебе не на что надеяться. Есть и другие причины, по которым ты не должен уходить. — Она указала рукой за окно. — Эти люди, там, они зависят от тебя. Их работа, их дома, их семьи. Это твои люди, Джонни, люди кино. Ты сам никогда не будешь счастлив, если уйдешь. Помни, что ты сказал Сантосу: ты ведь не можешь купить и поставить у себя на заднем дворе студию, ты сам это сказал. Есть еще причина, почему ты не можешь уйти: тридцать лет назад в маленьком городке ты заключил сделку с владельцем небольшой скобяной лавки, сделку, которая увела вас из того маленького городка за три тысячи километров, сюда, где ты сейчас.
Дорис взяла меня за руку и посмотрела мне в глаза.
— Теперь остался только ты, чтобы выполнить то обещание, которое вы дали друг другу. Видишь, Джонни, — она говорила почти шепотом, — видишь, сколько причин, из-за которых ты не можешь уйти.
Я глубоко вздохнул. Дорис была права, я понял это, как только она начала говорить. Что же я за мужчина, если стараюсь спрятаться в кусты при малейшей неприятности?.
Это ее отец умер, а она успокаивала меня вместо того, чтобы я успокаивал ее. Я взял ее руку и поцеловал в ладонь. Она провела пальцами по моей щеке — легко, очень легко.
Я забрал со стола листок бумаги, и мы с Дорис вышли из кабинета. На улице мне вдруг снова стало хорошо, меня уже не раздражала музыка. Дорис права. Это памятник, которым мог бы гордиться каждый.
Вместе мы прошли через ворота студии.
Над воротами из огромной бутылки пенящаяся жидкость лилась в хрустальный бокал.
У меня на глазах выступили слезы. Опустив веки, я вспомнил, что сказала Эстер. Это было так давно! «Давай назовем компанию „Магнум“», — сказала она. «Магнум», по названию большой бутылки шампанского, которое заказал Питер, когда мы впервые решили заняться кинобизнесом. Я снова открыл глаза. Сколько воды утекло с тех пор! Сколько друзей покинуло нас! Мы подошли к машине Дорис.
Я открыл Дорис дверцу, и она уселась за руль. Неожиданно я вспомнил о листке бумаги, который все еще сжимал в руке, и с удивлением посмотрел на него. Затем разорвал на мелкие кусочки и бросил на дорогу.
Мы наблюдали, как обрывки подхватил ветер и, словно снежинки, развеял по земле. Дорис повернулась ко мне и взяла за руку, ее глаза заблестели.
От этого прикосновения у меня учащенно забилось сердце.
— Ты так и не ответила на мой вопрос, почему ты не дома с матерью?
Она не сводила с меня взгляда, нежного и понимающего.
— Она сказала, чтобы я заехала на студию и забрала тебя. Она сказала, чтобы теперь я заботилась о тебе.
— Ладно, Дорис, — медленно произнес я, садясь в машину. — Поехали домой.
